– Сыграйте нам что-нибудь, Платон Сергеевич, – попросила она после паузы. – И спойте. Катя вас хвалила, – она глянула на служанку, которое все это время не проронила ни слова, забившись в уголок.
– Что спеть, Анна Алексеевна? Веселое или грустное? Про войну или любовь?
– Про любовь, веселое, – ответила она.
– Про нее веселых песен не бывает.
– Отчего? – удивилась она.
– Не знаю, – развел я руками. – Но все песни про любовь грустные.
– Хоть такую, – согласилась она.
Я взял гитару и пробежался пальцами по струнам. Что ей спеть? Что если Антонова нашего, Юрия Михайловича? Про любовь у него замечательно. Простенько, но трогает душу. Нет, не буду. Простоваты песни Антонова для этого времени, тут привыкли к «изячному». В высшем обществе, естественно. Дамы здесь не какают, а порхают, аки бабочки, и пахнут розами. Ладно, ограбим французов. Нечего их, супостатов, жалеть.
Глаза у графини стали большими, Катя придвинулась ближе. А то! Мировой хит. И неважно, что сочинят через полтора века.
Я умолк и поклонился – ну, насколько это можно сделать сидя. Графиня похлопала в ладоши.
– Браво, Платон Сергеевич! Вы и по-французски сочиняете?
– По мере сил, Анна Алексеевна.
– Это вы о своей возлюбленной пели?
– У меня нет возлюбленной, Анна Алексеевна. Вообще никого – один как перст.
Сказав это, я хотел было шмыгнуть носом и пустить слезу, но решил, что будет перебором, поэтому только вздохнул.
– Странно, – покачала она головой. – Мужчина вы пригожий, статный, образованный. И офицер храбрый, как мне поведали. Стихи сочиняете, поете. Неужели не нашлась та, которая полюбила бы вас?
– Кого любить, Анна Алексеевна? Нищего подпоручика? Я-то и дворянином стал менее месяца тому, до этого в мещанах числился. Бастард…
Она сконфужено умолкла.
– Кстати, – спросила минутой спустя. – Почему за чаем вы отказались от яиц и попросили каши?
Я понял, что графиня хочет сменить тему разговора.