Теперь начиналась дипломатическая часть. Баранов познакомился с главным тойоном Ситхи Скаутлелтом и всю зиму через переводчиков вел с ним неспешные беседы. Объяснял преимущества дружбы с компанией: индейцы могли получать необходимые товары в обмен на меха, особенно в самое голодное время года — зимой, и быть защищены силами компании от нападений враждебных племен. Наконец, тойон согласился. 25 марта 1800 года они заключили письменный договор, по которому Скаутлелт и его род добровольно и за плату уступали земли под крепость, а компания обещала снабжать его всем необходимым и охранять. В знак союза тойон получил «охранную грамоту» — изображение российского герба на медной пластине.
До заключения договора все, в том числе Баранов, жили в палатках, вещи и продовольствие хранили на временном складе — в «большом балагане». К концу осени Баранов перебрался в маленькую, только что срубленную баню с печкой-каменкой и до февраля «мучился в дыму и сырости от печи при худой крыше и беспрестанных ненастьях».
Весной начали ставить большую — восемь на четыре саженей — «двухэтажную, с двумя будками по углам казарму». Дом получился просторный, основательный, как любят сибиряки, даже с погребом для хранения припасов. В будках установили пушки, между ними по гульбищу, опоясывавшему второй этаж дома, ходили часовые. Баранов твердо усвоил первое правило жизни в Америке: сохраняй бдительность. Пока двадцать человек занимались строительством, десять их охраняли. «Все сие сделано малыми силами», замечал Баранов, то есть руками тридцати человек и самого правителя. Новую крепость назвали Михайловской — по имени святого архистратига Михаила.
Баранов не любил выпячивать свое участие и не считал то, что он делал, геройством. Лишения переносил терпеливо, видел в них нечто несущественное и временное: «нужды и недостатки сносить со временем дело случайное». И повторял это всем, кто работал рядом с ним. Кто-то разделял такой подход, кто-то — нет.
Н. П. Резанов, увидев жизнь Баранова на Ситхе, не переставал удивляться: «Живем мы все очень тесно, но всех хуже живет приобретатель мест сих, в какой-то дощаной юрте, наполненной сыростью до того, что всякий день обтирают плесень, и при здешних сильных дождях как решето текущей. Чудный человек, он заботится только о покойном помещении других, но о себе самом безпечен до того, что однажды я нашел кровать его в воде плавающую и спросил, не оторвало ли где ветром доску. — Нет, — спокойно отвечал он, — видно, натекло ко мне с площади, — и продолжал свои распоряжения». Резанов назвал Баранова «весьма оригинальным и притом счастливым произведением природы». Для компании он действительно оказался счастливым, да что там — незаменимым приобретением.
Американцы, посещая селение на Ситхе, завидовали русской основательности, но сами почему-то не хотели там что-либо строить. «Они удивлялись нашей отваге и перенесению трудностей, а паче скудной и недостаточной пище и питью одной воды», — замечал Баранов.
Зима 1799/1800 года запомнилась жестокими бурями, которые не давали выходить в море с октября по январь. Свежие продукты быстро закончились, началась цинга. Баранов заставлял людей чаще бывать на воздухе, больше двигаться, выкапывать полезные коренья, из которых сам делал отвары и поил ими больных. В то время на островах, в селении Якутат и на Кенайском полуострове свирепствовала эпидемия неизвестной болезни: заразившиеся чувствовали тошноту и «стеснение в груди» и через сутки умирали в страшных мучениях. Баранову принесли вести и о других потерях: алеуты, приплывшие на Ситху, наелись ядовитых раковин, и хотя их пытались спасти, вызвав рвоту, 100 человек умерли «в ужасных конвульсиях».
Как только устанавливалась хорошая погода, Баранов высылал промысловиков в море стрелять сивучей и нерп, ловить палтуса и треску. В феврале к Ситхе подошли косяки сельди и голод отступил. Теперь свежей рыбы было вдоволь — по выражению Баранова, «мы плавали в изобилии».
В апреле, оставив наставление Медведникову и письменное распоряжение «не подавать колошам ни малейшего повода к огорчению и ничего не брать от них без платы», Баранов ушел на Кадьяк.
Там его ждала радостная новость: за его труды по развитию российской торговли в Америке он награжден императором Павлом I (уже покойным к тому времени — с такой скоростью доходили новости до Аляски) золотой медалью на ленте ордена Святого Владимира, а компания включила его в число акционеров. «Для сего праздника, — вспоминал Баранов, — заколот был один из состарившихся яманов (диких козлов. —
Ответом Баранова на императорскую милость была «душевная признательность» и благотворительность: он подарил тысячу рублей школе, созданной на Кадьяке для мальчиков-сирот. Это был не первый его дар — в 1796 году, когда архимандрит Иоасаф освятил на Кадьяке церковь Воскресения Христова, правитель сделал богатое пожертвование на «благоукрашение» храма: 1500 рублей от себя и еще 500 рублей от имени служащих компании.
После гибели «Феникса», когда сообщение с Охотском на время прервалось, в русских поселениях стал остро ощущаться недостаток продовольствия и самых насущных вещей, включая товары для обмена с туземцами. Помочь могла бы торговля с иностранцами — как говорили в Америке, расторжка, то есть обмен мехов на товары. Баранову решиться на нее было нелегко, ведь по правилам компании все добытые меха должны были делиться между пайщиками, оплата товаров мехами удешевляла паи. Но чтобы его подчиненные не умерли с голоду, он решил нарушить правила.
Иностранные купеческие суда приходили к берегам Америки сначала два-три раза в год, в конце 1790-х годов — каждые два-три месяца, а потом, как докладывал Баранов, редкий год их было меньше пятнадцати. Как только судно бросало якорь недалеко от берега, к нему на многочисленных байдарках и байдарах устремлялись алеуты, эскимосы и колоши. Они выменивали свои меха на сукно, сюртуки и шинели, шляпы и фуражки, жестяные ведра и кружки, зеркала, ножи, ножницы, бисер, полосы железа.
Баранов знал, сколько мехов получают иностранцы и каким товаром платят. Он рассказывал: «Случалось мне много бывать у них на судах, и они к нам приезжали и гостили в заселении и разговаривали о торговле их». Поскольку иностранных купцов было много, они намеренно занижали цены на меха, «подрывая не только нас нарочно, но и между собою один пред другим выбегают и рискуют платежом».
Особенно бесцеремонно (какие могут быть церемонии в торговле?) вели себя американцы. «Англичане жалуются на американцев, что отбили совсем их от торговли; на берегах тех прежде они покупывали на три аршина сукна по два бобра, а за ружье с немногими зарядами бирали от четырех до шести бобров, а ныне, как начали приходить бостонцы, торговля их совсем подорвалась…» А «бостонцы», перебивая английскую коммерцию, давали за одного бобра восемь аршинов сукна или ружье с десятью патронами. «Обходились они с нами вежливо и благосклонно, — докладывал Баранов, — угощали нас и у нас часто гостили». Увидев прочные и основательные постройки, гости говорили, «что им уже тут через два года делать нечего», имея в виду основание собственных поселений. Им и не пришлось их заводить — купили в 1867 году готовые.
Некоторые, по выражению Баранова, «совестные» иностранцы продавали оружие скрытно; другие же «нагло и бесстыдно в глазах наших производили мену порохом, свинцом, ружьями, пистолетами» и даже четырехфунтовыми мортирами. Он пытался убедить американцев, что «этот товар для варварских народов ненадобно бы променивать, коим они между собою часто производят кровопролития и им самим, пришельцам, вредят, делая многократно расплошные нападения… так даже и судами овладевали». Но купцы прямо отвечали: в нашей стране законы разрешают хранить и носить оружие всем желающим, а значит, и торговать им; мы люди торговые, потому «ищем получить прибытки».
Баранов докладывал директорам компании о продаже иностранцами оружия, полагая, что договариваться по этому вопросу должны правительства. Так контрабандная торговля у западного побережья стала предметом дипломатических переговоров на самом высоком уровне.
В 1808 году американскому генеральному консулу в Петербурге была предъявлена нота, в которой говорилось, что американские суда, вместо того чтобы «торговать с русскими владениями в Америке, приходят туда для тайной торговли с туземцами, снабжая их в обмен на шкуры выдры огнестрельным оружием и порохом… При помощи этого оружия был разрушен один русский форт и убито много людей». Звучало в документе и предупреждение: сами американцы могут пострадать от «беспечной спекуляции своих сограждан». Так и случилось, когда индейцы перебили американских промысловиков и сожгли только что основанную теми факторию в устье реки Колумбии.
Российские протесты звучали и в 1809-м, и в 1810 годах, однако из Вашингтона отвечали, что не во власти президента запретить своим гражданам торговать, а индейцы являются «независимыми племенами» и живут на «независимой территории», и напоминали: «Россия в состоянии силой защитить свои права против тех, кто вторгается на ее побережье или ввозит оружие, применяемое против нее во враждебных целях». У Баранова не было ни армии, ни флота, ни артиллерии, чтобы дать отпор контрабандистам, и приходилось снова писать «господам директорам».
Ну а пока дипломаты вели переговоры, Баранов принимал у себя иностранных купцов и извлекал из бесед с ними полезную информацию. Раньше, как рассказывал Баранов, купцы с восточного побережья покупали товары в Китае за наличные деньги: «республике американской великая нужда настоит в китайских товарах — чае, китайках, шелковых разных материях и прочих тамошних продуктах». Теперь, узнав о морском пушном промысле, они решили обменивать у индейцев свои товары на меха, а потом менять меха на китайские товары.