Эффингем и Элизабет удивились внушительному и торжественному тону, каким Кожаный Чулок произнес эти слова, и приписали это необычности обстановки. Молодой человек повернулся к памятнику и прочел вслух:

– "Вечной памяти Оливера Эффингема, эсквайра, майора его величества шестидесятого пехотного полка, солдата испытанной храбрости, верного подданного, человека чести и истинного христианина. Заря его жизни прошла в почестях, богатстве и силе, но закат ее был омрачен бедностью, людским забвением и недугами, и единственный, кто облегчал ему все тяготы, был его старый, верный и преданный друг и слуга, Натаниэль Бампо. Потомки воздвигли этот памятник высоким добродетелям хозяина и честности его слуги".

Услышав свое имя, Кожаный Чулок сперва было замер, потом морщинистое его лицо осветилось улыбкой.

– Вот так здесь и сказано, сынок? Значит, вы рядом с именем хозяина вырезали имя его старого слуги? Благослови вас бог, детки, за вашу доброту, – а когда стареешь, доброта идет к самому сердцу…

Элизабет повернулась спиной к ним обоим. Эффингем, силившийся сказать что-то, наконец все же овладел собой:

– Да, твое имя лишь вырезано на простом мраморе, но его следовало бы написать золотыми буквами!

– Покажи мне, сынок, где оно стоит, – попросил Натти с детским любопытством, – я хочу посмотреть на него, раз уж ему оказана такая честь. Это щедрый подарок человеку, который не оставил после себя никого, кто продолжал бы носить его имя в краю, где он так долго прожил.

Эффингем показал старику его имя на мраморной доске, и тот с глубоким интересом провел пальцем по всем буквам, затем поднялся с земли и сказал:

– Да, душевная то была мысль, и по-душевному все сделано. Ну, а что вы написали на могиле краснокожего?

– Слушай, Натти, – сказал Оливер и прочел:

– "Сей камень возложен в память об индейском вожде делаварского племени, известном под именем Джона Могиканина и Чингагука".

– Не Чингагука, а Чингачгука, что значит "Великий Змей". У индейцев имя всегда что-нибудь значит, надо, чтобы оно было написано правильно.

– Я позабочусь, чтобы ошибку исправили. "…Он был последним представителем своего племени, когда-то обитавшего в этих краях, и о нем можно сказать, что его грехи были грехами индейца, а добродетели – добродетелями человека".

– Более верных слов тебе еще не приходилось говорить, мистер Оливер. Эх, кабы ты знал его, как я, когда он был в расцвете сил, кабы видел ты его в том самом сражении, где старый джентльмен, который спит теперь в могиле с ним рядом, спас его от разбойников-ирокезов, те уже привязали могиканина к столбу, чтобы сжечь, ты бы написал все это здесь и мог бы, добавить еще очень многое. Я перерезал ремни, которыми его связывали, вот этими самыми руками, – я отдал ему свой томагавк и нож – ведь для меня всегда самым подходящим оружием было ружье. Да, он умел действовать в бою, раздавал удары направо и налево, как подобает настоящему воину. Я встретил Джона, возвращаясь со слежки за зверем, и увидел на шесте индейца одиннадцать вражьих скальпов. Не вздрагивайте так, миссис Эффингем, то были скальпы всего лишь воинов. Когда я теперь гляжу на эти горы, где когда-то мог насчитать над лагерями делаваров до двадцати дымков, стелющихся над верхушками деревьев, меня охватывает печаль: ведь ни одного человека не осталось от племени, разве встретишь какого-нибудь бродягу из Онидас или индейцев-янки, которые, говорят, переселяются от берегов моря, их, по-моему, и людьми-то назвать нельзя – так, что называется, ни рыба ни мясо, не белые и не краснокожие. Ну ладно, мне пора, надо уходить.

Уходить? воскликнул Эдвардс. Куда ты собрался уходить?

Кожаный Чулок, незаметно для себя усвоивший многие из индейских привычек, хотя он всегда считал себя человеком цивилизованным по сравнению с делаварами, отвернулся, чтобы скрыть волнение, отразившееся на его лице; он нагнулся, поднял большую сумку, лежавшую за могилой, и взвалил ее себе на плечи.

– Уходить?! – воскликнула Элизабет, торопливо подходя к старику. Вам нельзя в вашем возрасте вести одинокую жизнь в лесу, Натти. Право, это очень неблагоразумно. Оливер, ты видишь Натти собрался на охоту куда-то далеко.

Миссис Эффингем права. Кожаный Чулок, это неблагоразумно, сказал Эдвардс. Тебе вовсе незачем взваливать на себя такие трудности. Брось-ка сумку, и уж если желаешь поохотиться, так, охоться неподалеку, в здешних горах.

Трудности? Нет, детки, это мне только в радость это самая большая радость, какая еще осталась у меня в жизни.

– Нет, нет, вы не должны уходить далеко, Натти! – воскликнула Элизабет, кладя свою белую руку на его сумку из оленьей кожи. – Ну да, конечно, я была права: в сумке походный котелок и банка с порохом! Оливер, мы не должны его отпускать от себя – вспомни, как неожиданно быстро угас могиканин.