— Я не знаю, что нужно делать, — честно ответил он.

— Ты вылечил Барди и ты вылечишь, Эгиля. Или клянусь, я отправлю тебя вслед за ним.

— Барди сказал вам, что я лекарь, вот пусть сам идет и лечит. А я не лекарь.

— Ах ты…

— Остынь, Сьорен, — ухватив воина за руку, остановил его кузнец. — Ты не можешь заставить его сделать то, чего он не умеет.

— Он врет. Он просто не хочет помогать.

— Чем мог, он помог, — возразил Йенс. — И тебе в том числе. Миша, скольких половцев ты положил? Я видел троих.

— Попал в шестерых. А скольких убил, не знаю, — ответил Романов.

— Зато я знаю, что он убил одного из троих, что навалились на тебя, Сьорен.

— Я его об этом не просил, — огрызнулся воин.

— Не просил. И причин помогать тебе у него нет. Но он помог. И возможно спас.

— Я бы и сам с ними справился.

— Может да. А может нет. Мы этого уже не узнаем. Но будь в парнишке гниль, он вогнал бы болт тебе в брюхо.

Воин стрельнул в Михаила злым взглядом, и склонился над раненым другом. Тот в свою очередь лишь осуждающе покачал головой, и подал знак, чтобы Романов склонился к нему.

— С-пасхибо сха Схьеорена, — произнес он с улыбкой.

А в следующее мгновение у него горлом пошла кровь. Он дважды вздрогнул, во взгляде появилась растерянность, рука зашарила по палубе, друг поспешно вложил в нее рукоять меча. И лицо Эгиля тут же озарилось неподдельным счастьем, а на губах появилась счастливая улыбка. Затем он вздрогнул в последний раз и затих.