Королева испуганно огляделась.

– А где Лиарин?

– Здесь я, – раздался голос за спиной.

И Киралейн сжал в объятьях отца, а потом тот обнял свою жену.

– Литей погиб, – вдруг тихо сказала Экталана, – и Сальяда, и весь её отряд, и те, кто ушёл на север…

Королева молча смотрела на княжну, потом из глаз её как бусинки покатились слёзы. Уткнувшись в плечо Лиарина, бывшая королева зарыдала, уже не пытаясь сдерживать рвущуюся на волю болезненную горечь утраты.

– Мой отец… Я должна помочь ему! А вы освободите остальных! – распорядилась Экталана, и лёгкой серебряной тенью унеслась прочь.

***

Пред Кэнтрианэ Экталана на миг замерла…

Острой болью пронзило сердце, дыхание перехватило, когда она увидела поникшую фигуру отца на фоне могучего древнего дерева.

Светлая голова его свесилась на грудь, некогда белые одежды насквозь пропитались алой кровью, как напивается влагой весенняя земля после разлива рек.

Подбежав к нему, Экталана замерла растерянно, не зная, что делать. Руки дрожали, глаза застилал туман слёз. Она приподняла его голову, обхватив маленькими ладонями, прижалась к нему, но Эктавиан был без сознания. Оглянувшись потерянно, Экталана заметила, что король и некоторые другие всё-таки последовали за ней.

– Помоги мне, Киралейн! – взмолилась она, но тот уже и так спешил к ней.

Пока Ильстар и Лиарин поддерживали Эктавиана, Киралейн с трудом вырвал из его груди клинок Остренго, и дерево вновь истошно взвыло, оттого что кто-то посмел расшевелить кровоточащую рану.

Потом Киралейн освободил руки князя от вбитых в ладони караризских клиньев. Эктавиана осторожно опустили на землю, и Экталана зашептала, глотая слёзы, своё заклинание:

–Маяна кару, далегас кару, Экталана каринах эла!

Владыка открыл глаза, прошептал тихо:

– Вернулась, миэ данно… Как славно, что ты рядом, светлая моя!

– Прости меня! – от этих его слов Экталана заплакала.

Её переполняла любовь к отцу и сострадание к нему, и она уже не могла сдержать чувств. И то нечеловеческое, усталое и упрямое мужество, хладнокровие, с которым они шествовали по Эльфийской Долине, утопавшей в крови, словно морской волной смыло эмоциями, что давно уже рвались наружу, как птицы из клетки.