– А ты думаешь геи счастливы?! Мда-а. Или всё-таки дать тебе почитать Харитонова? Я когда им увлёкся, лет в 19, меня просто накрыло волной отчаянья, одиночества, боли! Да он же умер в сорок лет от разрыва сердца! Тихо. Аркадий, кажется. Я всё сказал, ты, что хотел, услышал. Чуден Днепр при ясной погоде.

– Доброе утро! – папа чмокнул меня в макушку, а Митю за плечо потрепал. – А чтой-то вы в такую рань?

– Утро, утро! Коля встал, а я ещё не ложился. И, кстати говоря, спешу это исправить. Спокойной, если так можно выразиться, ночи.

– Эх, ты, богема! Спокойной, спокойной. А ты, сынок, не заболел? Пошёл бы тоже поспал ещё?

– Нет, пап, я не хочу больше. Скоро уже в колледж собираться.

Тут и Олеся появилась, началась обычная утренняя суета. Я изо всех сил старался делать, хорошую мину, чтобы не показать, насколько ошарашен Митиными откровениями. Перед выходом, когда уже машина ждала, не удержался, залез в интернет, хоть одним глазком глянуть, неужели нет «голубой» любви? Неужели действительно все такие, как этот писатель Харитонов? По запросам гей-любовь и даже гей-литература нашлась одна порнография. Вечером ещё поищу.

Дорóгой думал, как это нет любви? Бред. Если я полюблю – значит есть, а не было до сих пор, так будет. Всё же, последнюю попытку нужно сделать, ради отца, вдруг получится удержаться? Не искать, не думать, не позволять себе погрузиться в новое чувство. Откажусь идти на поиски сегодня. Только вот как быть с Надей? Что я ей скажу? То, что мы обязаны Ярослава навестить, ведь, само собой разумеется. Этого, в конце концов, элементарные приличия требуют. Должны ж мы узнать, как нога его, как вообще он себя чувствует, не повредила ли ему наша помощь? Хорошей отговорки я так и не сочинил. Разное приходило в голову, вплоть до того, чтобы попросить водителя отвезти меня обратно домой. Но колледж сегодня нельзя прогуливать – я и так уж много пропустил.

Прихожу, и что же? Нади нет. Первая пара началась – нет. Звоню – не берёт трубку. Завалилась, что ли, досыпать, после нашего разговора, да так и проспала? Значит, вылазка в больницу откладывается на неопределённый срок, вернее мои от неё отговорки. На перемене постарался отвлечься болтовнёй, не слишком успешно – на душе всё равно было тревожно. К середине второй пары, я уж ждать перестал, и даже начал вникать в то, что втолковывает математик – вдруг является. Рот до ушей. Математику, на справедливое его возмущение, нагрубила, как водится, плюхнулась возле меня, выдохнула: «Нашла!». Я чуть на месте не подскочил! Как это нашла? Без меня ходила? И видела его? Укол ревности. Улыбается. Всё в порядке с ним, стало быть? Почему одна пошла? Неужели тоже в него влюбилась? Чувствую, у меня голова сейчас взорвётся. На месте оставаться нет никаких сил. А она сидит, сияет, и за математиком записывает, как ни в чём не бывало. По крайней мере, видимость такая. С горем пополам до конца пары я высидел. От звонка вскочили оба, как ошпаренные, помчались на улицу, за трансформаторную будку, где у нас курилка общая, но увидев, что там уже старшекурсники стоят, развернулись, не сговариваясь, побежали в укромное место за кустики возле забора. Надя уже на ходу начала трещать, сообщая подробности:

– У меня автобус опоздал. Думаю, всё равно первая пара началась, чё-то как торкнуло меня, зайти да пошустрить там, разведать, что к чему. Нет, ну мама явно была права. Спрашивать бесполезняк полный. Она, главно, меня предупреждала, а я думала умнее всех, блин. Ни хрена никто не будет тебе говорить. Уроды! Главно дело, сами ещё начинают доматываться: кто, да что, да зачем. И все посылают только…

Вот оказывается в чём дело! Опять незаслуженно её заподозрил. Просто добираемся-то мы до учебы по-разному: меня на машине подвозят почти к самому зданию, и я через ближайшую к колледжу проходную вхожу. А она приезжает на автобусе, заходит через дальние ворота, а потом идёт ещё по всей больничной территории. Вот на неё по дороге вдохновение и снизошло. А я-то уж незнамо что себе нафантазировал: у них уже свои отношения, своя, никак со мной не связанная жизнь. Впрочем, одно другому, ведь, не мешает. Зашла по вдохновению, а дальше пошло-поехало. Я сейчас только понял, как ждал, надеялся, что станет она меня уговаривать, и я поддамся, и будет повод увидеть его, поговорить, а потом оправдаться, что не мог не пойти. Теперь всё кончено. Теперь действительно можно не ходить никуда, ведь Надя его уже навестила. Сердце моё заколотилось, щёки запылали, и как-то неприятно заныло внутри.

– Огнестрельное, прикинь!

Господи, да я же всё прослушал. Что она там болтала? Так и не понял, то ли выведала где он, то ли случайно на него наткнулась. Ладно, теперь уж не важно. Рассеянно повторил:

– Огнестрельное?

– Ты меня слушаешь вообще? Ему прострелили ногу! Охренеть! Он главно, в десантуре два года отслужил невредимый, оттуда в милицию пошёл, ещё три года в УГРО, тоже ни царапины, и надо было уволиться, чтобы в мирное, блин, время, средь бела дня прострелили ногу!

Ничего себе! Как Надя выражается, охренеть! Он столько ей уже успел поведать. И милиция и десантура. А я ни при чём.

– У тебя живот, что ли, болит?

– С чего ты взяла?

– Да ты какой-то, то красный, то вон бледный. Не слушаешь меня ни фига. В туалет хочешь?

– Нет.

– Я тоже, кстати, хочу. Ладно, пошли по тубзикам, и на урок. Всё равно тебе не интересно. Я тут распинаюсь, как дура, а ты в отключке.