– Чего деретесь-то? – зыркая вокруг глазами, обиженно повысил голос Салим.

И привлек-таки внимание воеводы, тот стоял в самом углу двора, у летней кухни, отдавая приказ какому-то низкорослому здоровяку с мерзейшей рожей, видимо – палачу-кату.

Оставив палача, воевода, поглаживая рукой бороду, направился к арестованным. Не дойдя нескольких шагов, остановился, посмотрел оценивающе.

– Вели отвести меня к боярину Евсею, воевода Панфил, – сплюнув, вдруг нагло заявил отрок. И уточнил: – До пыток. Иначе – ничего не узнаете.

– Не слушай его, батюшка! – умильно зашептал воеводе подбежавший палач – ух и образина: низенький – на две головы ниже Ефима, а уж о Раничеве и говорить нечего, тело широкое, словно комод, головка маленькая, наголо бритая, ручищи кувалдами, борода – темно-рыжая, косматая, брови вразлет, темные глаза прищуренные, злые.

– Вели их огнем пытать. – Палач гнул свою линию. – А с этого – он скосил глаза на Салима – я спущу шкуру, пускай только попробует молчать.

– Скажи наместнику… – не обращая внимания на палача, тихо продолжил Салим, – …что он может узнать кое-что о том, кто был недавно убит недалеко от усадьбы боярина Колбяты Собакина. И помни – велишь пытать, потеряешь время, а этого тебе не простят ни боярин Евсей… ни светлый князь Олег Иваныч.

Воевода и Раничев вздрогнули одновременно. Отчего воевода – неизвестно, вероятно, услыхав про князя, а вот Иван… ну отчего он – тоже понятно. Парень, убитый около усадьбы Колбяты. Из-за него все и началось… Погреб, угрозы, побег, и вот теперь – воеводский двор и нешуточная угроза пыток.

– Всех – обратно в башню, – подумав, распорядился воевода. – Да усилить стражу. – Он обернулся: – Коня мне!

Слуга тут же подвел уже оседланного вороного красавца. Вскочив в седло, воевода взвил коня на дыбы и, с места переходя в галоп, скрылся в предупредительно распахнутых слугами воротах.

Салима – так и не утратившего неразговорчивость, как Раничев ни старался – вытащили из башни буквально через полчаса, а то и раньше. Видно, информация об убитом парне была чрезвычайно важной. Парень долго не отсутствовал – вернулся почти сразу, да не один, а с воинами – те быстро выгнали узников из башни:

– Проваливайте на все четыре стороны!

Скоморохи не заставили себя долго упрашивать, тут же и метнулись к воротам, пока стражи не передумали. Остановились, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и дожидаясь, пока старый, не очень-то расторопный слуга распахнет тяжелые створки…

– Эй, вы, двое! – Раничев вздрогнул – так и знал, что добром все это не кончится, уж больно гладко шло, – обернулся: перед ними стоял воевода, без кольчуги, но при мече, в богатом кафтане синего, с искрой, аксамита поверх коричневато-желтой рубахи, в сапогах из мягкой козлиной кожи. Темные глаза его смотрели строго, борода воинственно топорщилась.

– Вы, вы, – указал он на Ивана с Ефимом. – Говорят, певцы да гудошники знатные? – Воевода усмехнулся: – Не врут, чай?

– Не врут, – с достоинством ответил Ефим. – Певцы мы с Иваном не из последних. – Он горделиво выпятил грудь. – Только вот незадача, играть не на чем: ни гудка, ни гуслей.

– Получите. И то и другое, – неожиданно вымолвил воевода. – Вечером будете петь в хоромах наместника Евсея Ольбековича, да смотрите мне, лицом в грязь не ударьте! Боярин страсть как до песен охоч.

– Понимаю! – Раничев чуть скривился в улыбке. – Сам такой. Споем, не переживай, воевода! Краснеть не придется.

– А до вечера посидите в хоромах, в горнице, – хохотнул воевода.

– А обедом покормят?