А чего ж парень-то стоит? А…

Ивану вдруг все стало ясно. Оглянувшись, он увидал поспешно удаляющуюся спину держателя шеста. А его юный напарник отвлекал воинов… кстати, а где он уже? Что-то не видать…

– Быстро за ним, – кивнув в сторону убегающего амбала, крикнул Ефиму Раничев. – Иначе потеряем.

Когда то же самое сообразили воины епископа – было уже поздно. Птички-то улетели, не стали дожидаться, когда поймают! Вышедший из себя епископ принялся охаживать воинов посохом, который тут же с треском переломился, чего и следовало ожидать. Разъяренный, Феофан наконец сообразил, что выставляет себя на посмешище. Плюнул, погрозил сухоньким кулаком неизвестно кому и, подозвав воинов, быстро пошел прочь, к повозке, что дожидалась его за углом, у общественных амбаров.

Приятели не видели этого, поспешая вслед за молодым амбалом. А тот развил вдруг довольно приличную для своей комплекции скорость – петлял между деревьями, словно заяц, несся могучими прыжками, один раз даже чуть не сбил с ног бабу с пустыми ведрами… ее сбили Раничев с Ефимом. Заверещав, баба попыталась было огреть их коромыслом, да не на тех напала – приятели вскочили на ноги первыми и, не оглядываясь, продолжали погоню. Не видали, как подъехали к вопящей бабе двое вооруженных мечами и копьями воинов на сытых конях, как спешились, помогли подняться, порасспросили что-то. Не видели того скоморохи – бежали – аж запыхались – до тех пор, пока не показалась пристань. Пристань – это, конечно, было сильно сказано. Ну какая, к чертям собачьим, пристань – река-то узкая, да неглубока, да камениста. Один тут и путь – вниз по течению, к Орде, и то – только на легоньких плоскодонках, они-то и стояли рядами у потемневших от времени мостков. Хоть и худые суденышки – как раничевская, не к ночи будь помянута, «шестера» – а все ж лучше, чем пешком, да товар на себе тащить, иль даже на лошадях, лошадей-то, чай, кормить надо, а тут – полная халява. Погрузил что надо, сел, и… «несет меня течение по синим по волнам». Красота! Сиди себе – окружающей природой любуйся. Посмотреть есть на что: и круча по правому берегу, глинистая, высокая, вся в ласточкиных гнездах, и холмы, и дубрава, и березки стройненькими рядами.

– Думаю, там он, – принюхавшись, Ефим кивнул на березы. – Чуешь, дымком пахнет. Ну не так, чтоб сейчас уже костер палят, а к ночи разжигают, точно.

– Что ж. – Раничев наконец смог отдышаться. – Пойдем знакомиться.

Парень оказался там, сидел себе спокойненько у кострища, на полянке, среди белоствольных берез, и в ус не дул. Словно и не пробежал только что черт-те сколько, даже не вспотел, в рубаху успел обрядиться – белую, хоть и из простой холстины, но чистую, с узорочьем. Рядом с ним, прямо на траве, стояла большая деревянная миска с лепешкой и сыром, который парень, с явным, написанным на лице удовольствием, и поедал большими желтоватыми кусками. Чуть в стороне от него, к березе был прислонен странный угловатый предмет, явно знакомый Раничеву по экспозициям родного музея, вот только сейчас он так и не смог вспомнить – что же это? – да и не старался особо, не до того было.

– Здрав будь, Онфиме. – Выйдя на полянку, Ефим с Раничевым поклонились.

Парень метнулся было в сторону, но тут же уселся обратно, словно бы что-то увидел за спинами пришельцев, по крайней мере, Иван четко проследил направление его взгляда, обернулся… но ничего уже не увидел, только показалось, словно бы ветви у березы качнулись, ну так – ветер.

– И вы будьте здравы, – несколько запоздало поприветствовал Онфим, снова усаживаясь на свое место перед кострищем. – Ищете что?

– Не что, а – кого, – присаживаясь на траву, пояснил Ефим. – Скоморохи мы, ватагу сыскать решили, да опоздали малость.

– И мы опоздали, – со вздохом поведал парень. Потом, словно бы вспомнив что-то, оглянулся на Раничева. – А ты, друже, присел бы тоже, хоть вон к этой березке. В ногах-то правды нет.

Иван послушно уселся там, где указано, мельком осмотрелся – странного предмета у березы напротив уже не было… Но ведь он же был, был, ну только что! Раничев мог бы поклясться… Глюки, что ли?

– Не туда сел, – глянул на него Онфим. – Вон сюда-то придвигайся, к нам ближе.

Иван придвинулся.

– Это – Иван, на гуслях игрец да песен певец, – кивнул на него Ефим. – А меня Гудком кличут, и многие ватажники в лицо знают…

– Вовремя ты это сказал, друже, – отчетливо произнесли вдруг откуда-то рядом. – Узнал я тебя, видал как-то раз у Семена в ватаге. – Наверху, на березе, зашумели ветки, миг – и на траву, прямо перед гостями, спрыгнул давешний смуглоликий отрок. В руках он держал… настороженный самострел с короткой железной стрелою.

«Козья нога» – вспомнил Раничев название той самой, таинственно исчезнувшей от березы штуки – так называлось приспособление для взведения тугой тетивы самострела, оружия, надо сказать, не очень-то распространенного в здешних широтах. Интересный экземпляр, похоже, даже итальянской работы. Ну да, скорее всего, попал сюда через Орду из Кафы – генуэзской колонии в Крыму.

– Ты всегда так гостей встречаешь, с самострелом? – не сдержался Иван.