– Так давай вместе ватажничать! Вон вчерась как распелись. Инструмент сыщем – заработаем изрядно.

– Наверное, ты прав, Ефим. – Раничев согласно кивнул. – Говоришь – вместе? Давай. Только… я еще, пожалуй, пройдусь, посмотрю, может – и встречу кого?

– Сходи. – Ефим потянулся. – А то так давай со мной на торг да на пристань?

Иван отрицательно покачал головой.

– Ну нет, так нет, – пожал плечами скоморох. – К обеду встретимся тут же, в корчме, хорошо?

– Заметано.

Проводив глазами удалившуюся фигуру Ефима, Раничев снова вытянулся на соломе, подставив лицо солнцу. Он, конечно же, не собирался сейчас никуда идти, уж слишком много всего навалилось на него в последнее время. И все, что навалилось, требовало самого вдумчивого анализа. Анализ этот в свою очередь требовал времени – а его-то как раз и не было в последнее время. Прошлое ворвалось в жизнь Раничева внезапно, навалилось непоколебимо и властно, обхватило когтистыми лапами, не давая опомниться. Хотя, конечно же, и раньше можно было бы догадаться… Да как догадаться-то? Он же, Иван Петрович Раничев, нормальный солидный человек, директор музея, интеллигент… в первом поколении, неужто мог поверить в такое?! Первое, что пришло в голову, – сумасшедшие, затем – секта. Да, это многое объясняло… но ведь та деревня, рядом с боярской усадьбой… И Ефим. Ефим… Что-то не очень-то он походил на забитого средневекового человека, если верить изысканиям некоторых солидных академических историков, только и озабоченного, что мыслями о религии и спасении души. И говорил он вполне понятно, не «не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы…», а… Впрочем, это было вполне объяснимо: мы ведь тоже не говорим в жизни: санитарный узел, деяние, головной убор. А вот если представить, какое впечатление возникнет о языке людей двадцать первого века у историков, скажем, века двадцать восьмого, ежели обнаружат они пачку бюрократических документов типа «настоящим уведомляем о наличии отсутствия того-то сего-то»? Скажут – только так все и говорили году в две тысячи шестом – и никак иначе! А кто думает по-другому – ату его, ату, ведь мы же провели самые серьезные изыскания, не одну диссертацию накропали, опираясь не на что-нибудь, а на выдающиеся исторические источники, к примеру на такой памятник русской словесности, как переписка Н-ского отдела внутренних дел с районной прокуратурой. Еще некоторые из ученых на старинные песни ссылаются – дескать, народное творчество. Ну о современных песнях лучше вообще помолчать, дай бог, никогда не попадутся они на глаза вдумчивому архивариусу из далекого будущего, иначе вывод о поколении людей начала двадцать первого века будет весьма-весьма прискорбным.

Иван засунул в угол рта соломину – вместо сигареты – пожевал, отогнал назойливую осу и принялся рассуждать дальше. Во-первых – как он оказался в прошлом? Ну конечно, все это связано с той дракой в музее. С человеком со шрамом, с перстнем… С перстнем. С ним вообще не одна загадка связана: то он появлялся внезапно, то исчезал, чтобы, неведомо как, возникнуть снова. Значит – перстень. И человек со шрамом. Наверное, он тоже где-нибудь здесь, в прошлом? Но как найдешь? А найдешь, и что дальше? Ну для начала надо его хотя бы найти и хорошенько потолковать, а уж потом видно будет. Кстати – здесь будет неоценимой помощь Ефима, со скоморошьей-то ватагой искать куда легче – можно всю Россию пройти. Впрочем, ее еще и нет, России-то. Одни княжества – Рязанское, Московское, Тверское… Все, между прочим, разные государства со своей собственной политикой, как внутренней, так и внешней.

Раничев перевернулся на бок – не на то плечо, которое болело, на другое. Во-вторых, прежде чем приступить к поискам, надо бы легализоваться… впрочем, это, похоже, у него неплохо вышло. Заработать на жизнь, пообвыкнуться – вообще, все случившееся, конечно, шок, и шок изрядный, но ведь он, Раничев, черт возьми, историк, а не хрен собачий! Случай-то какой подвернулся! Ходи, смотри во все глаза да мотай на ус, а уж потом, когда вернешься… если вернешься. Иван помотал головой, отгоняя нехорошую мысль. Прошлое ему пока не очень-то нравилось – какие-то уроды кругом: бояре, их слуги, этот вот Ондатрий, судя по всему, – типичная сволочь. Интересно, а как там, в родном мире, восприняли его отсутствие? Жена, наверное, с радостью? Хотя вряд ли, не настолько уж она зла, почти не жили в последнее время вместе, не трепали друг другу нервы. Влада… Вот кого жалко. Переживать будет, ведь любит, наверное. Да даже если и не любит, все равно переживать будет, такой уж они, женщины, народ – переживательный. Иногда – и на пустом месте. Придумают сами себе невесть что, расплачутся – ах, пожалейте нас, бедных. А чего слезы лить, спрашивается? Не придумывайте ничего, займитесь полезным для себя делом, она и сгинет незаметненько, тоска-кручина. Нет, Влада точно переживать будет… Хоть кто-то. Хотя – а ребята? Вадька – соло-гитара, Венька – клавишные, Михал-Иваныч – ударные? Они уж, пожалуй, всю милицию перевернули – где, мол, наш друг и басист Иван Петрович Раничев? В милиции ориентировку, поди, уже дали: так и так, вышел из дома и не вернулся директор краеведческого музея – высокий мужчина… блондин, блин, в черном ботинке… нет, не блондин, конечно. Волосы темно-русые, длинные, борода такого же цвета, подстриженная, глаза серо-голубые, особых примет нет. Был одет в светло-серые брюки и белую китайскую рубашку с короткими рукавами… Бред… Нет, надо, надо возвращаться, все сделать для этого, что можно, и даже – чего нельзя. Ведь там – Влада, ребята, музей, музыка наконец, от четырнадцатого века до изобретения фонографа Эдисона – ужас сколько времени.

Иван встал, подошел к колодцу – интересная конструкция: сруб, а колодезное колесо – с деревянными поручнями, как штурвал на паруснике. Вытащив деревянную кадку, напился… случайно глянул в воду – остолбенел! Ну и харя! Нечесаная, немытая, смурная. Рубаха рваная, на плече грязной тряпочкой перевязана. Тьфу! Этак и сам себя уважать перестанешь. В баньку бы! Интересно, есть в корчме баня? Раничев осмотрелся – по двору уже вовсю сновали слуги: разжигали очаг в летней кухонке, таскали какие-то бочки, дрова. Да и посетителей хватало: вчерашние обозники – те, увидев Ивана, приветственно помахали руками, видно, хорошо пел, понравилось – вновь приезжие торговцы, крестьяне, служки. У самого крыльца Егорша помогал слазить с коня какому-то тучному господину в ярко-зеленом плаще и круглой, отороченной белкой, шапке. Вообще тут любили вырядиться покрасивее – те, кто побогаче, разумеется; Раничеву даже вдруг стало стыдно за свой рваный прикид, достаточно необычный для этого времени – может, потому и приняли его поначалу за ордынца? Иван отошел за сруб, обернулся – слезший наконец с лошади толстяк как раз окидывал взглядом двор, и Раничев едва не встретился с ним глазами, хорошо, вовремя сообразил, что встретил кого-то из не очень-то добрых знакомцев, впрочем, добрых-то у него пока что и не было, окромя Ефима Гудка. Толстяк – осанистый, краснолицый, со смешной козлиной бородкой – важно прошествовал в корчму. Тут-то его Иван и вспомнил, ну как же – тиун Минетий, управитель боярина Колбяты Собакина. Не по их ли с Ефимом душу в город приехал? По здравом размышлении Раничев решил не заходить больше в корчму – ее хозяин что-то не вызывал у него никакого доверия, – а подождать возвращения Ефима где-нибудь рядом, вот хотя бы под теми вербами… или это липы? Иван не очень-то хорошо разбирался в породах деревьев: ну березу от елки отличить мог, вряд ли больше. Не особенно-то кем и замеченный в утренней суете двора, он быстро пошел к воротам, на выходе оглянулся – ну так и есть: за амбар, к колодцу, бежали четверо служек во главе с Егоршей – вот змееныш! Выдал-таки.

Раничев не стал дожидаться результатов этой вылазки – не боясь показаться подозрительным, рванул так, что пятки засверкали, едва не сбив идущего навстречу монаха, притормозил лишь у церкви, оглянулся – вроде все спокойно, укрылся в кустах возле кладбища, прикинулся вереском. Лежал меж могилками – травинка не шевельнулась, место оказалось хорошее – тенистое, глухое, да и наблюдать удобно из-за оградки. Иван чуть приподнял голову. Вот прошел обратно давешний монах, проехала доверху груженная горшками телега. Возчик шагал рядом, лошадь не гнал да за грузом приглядывал – товар опасный, бьющийся, случись что – потом с хозяином вовек не расплатишься. Завидев скачущего впереди всадника, заранее отвел телегу к краю забора, встал, пережидая, с утомленно-расслабленным видом водителя-дальнобойщика, только что не закурил… Эх, покурить бы! Раничев вновь ощутил прилив желания, аж слюна во рту пересохла, дорого он дал бы сейчас за предложенную сигаретку. Да что там сигаретка, сошел бы и «Беломор», и даже махорка! Иван бросил в рот сорванную травину, пожевал – вроде легче. Выглянул из травы осторожненько, усмехнулся, узнав всадника – тиуна Минетия. Тот как раз остановил лошадь у церкви, нагнувшись, что-то спросил у монаха. Тот заскреб голову, покрытую черной скуфейкой, потом неуверенно показал куда-то в сторону дальних ворот. Минетий кивнул, оглянулся, словно бы ждал кого-то… Ага, на площадь при церкви с разных улиц почти одновременно выбежали четверо корчемных служек. Ясно – по чью душу. Переговорили о чем-то с тиуном, потом разделились – Минетий поехал в указанную монахом сторону, а те четверо, проводив его взглядом, переглянулись и… направились прямо к кладбищенской ограде, где и прилегли отдохнуть, подложив под головы руки. Видать, утомились, сердечные.

– Метай, Ондрюха! – немного погодя услыхал Иван чей-то грубый голос чуть ли не прямо у себя над головой. Прислушался… Что-то загремело…

– Пятерня! – воскликнул тот же голос. – Эх, незадача… Ладно. Егорша, твоя очередь.

Снова загремело, и раздался довольный мальчишеский крик:

– Восемь!

В кости играют – догадался Раничев. Вот гады! А тиуну, видно, сказали, что весь город перероют. Ну играйте, играйте… Иван стал потихоньку отползать от ограды в глубину кладбища. Полз, полз… и замер, услыхав топот копыт. Услышали его и игравшие.

– Минетий! Сваливаем, робя… Нажалится Ондатрию – ужо отведаем плетки. Язм с Ондрюхой и Митрей – на торг да на пристань, а ты, Егорша, уж тут пошуруй, на погосте. Вона кустища-то! Может, где там затаился?

– Ага, пошуруй, – слабо возразил Егорша. – А ну как он меня каменюкой?

– А ты на рожон не лезь, как увидишь, сразу зови монасей, Минетий им за помощь деньгу обещал.

– Вот бы нам так!