– Ха!
Наместничьи хоромы, куда скоморохов доставили со двора воеводы, занимали площадь около гектара, а то и побольше. Частокол из крепких, в полтора человеческих роста кольев, ворота – побольше и помассивнее, чем у воеводы, хотя и у того не хиленькие – два больших, соединенных сенями дома, трехэтажные, с крытыми галереями и узорчатым, покрытым шикарным навесом крыльцом с резными перилами. Кроме домов, или – дома, может, они и за один считались, на обширном дворе наместника располагались с десяток избенок поменьше – для слуг и ремесленников, вместительные амбары, овины, хлева, две бани – для слуг и для самого боярина – летняя кухня под навесом, кузница и какие-то длинные приземистые строения, по всей видимости, мастерские. Рядом с мастерскими, аккуратно сложенные в штабеля, лежали уже отесанные стволы разных пород древесины: березы, дуба, ясеня, а напротив них – новенькие, еще пахнущие смолой и опилками изделия: тележные остовы, колеса, дуги, оглобли, бочки. А также – уже приготовленные к вывозу – вещицы помельче: корыта, ушаты, лоханки, ведра, ложки, чашки, миски и прочее, и прочее, и прочее. Видно, наместник не терял времени даром и наживал богатство не только путем тривиальных взяток, но и развитием производства – в глубине двора Раничев заметил даже бумажную мельницу.
Как и сказал воевода, их поместили в небольшую горницу, в той части дома, что размещалась слева и, по всей видимости, предназначалась для гостей. Внутри все, как и положено, – икона с горящей лампадкой в углу, чистый, выскобленный с песком пол, удобные лавки, покрытые мягкой плотной тканью, стол на резных ножках, пара пустых сундуков, обитых железом, в свинцовом переплете окон не слюда, а самое настоящее стекло – тонкое и прозрачное, наверняка – подарочек из Орды. Качество отменное – технология явно европейская, французская либо голландская, когда полуфабрикат – выплавленную фритту – годами выдерживали в подземельях и уж только потом переходили к дальнейшей обработке, оттого и готовое стекло получалось исключительно прозрачным и прочным – даже брошенный умелой рукой камень не очень-то брал!
Полюбовавшись сквозь оконное стекло на взошедшее солнце, Раничев потянулся и, усевшись на лавку, многозначительно постучал пальцами по столу:
– По-моему, кто-то обещал нас накормить.
Ефим Гудок, ничего не ответив, лишь пожал плечами. Зато подал голос Салим, пробормотав, что, похоже, для обеда еще слишком рано. Раничев полностью игнорировал парня и даже задумался – а стоит ли дальше с ним связываться? Ведь пока от их знакомства выходили одни неприятности. Хорошо хоть от пыток избавились.
Демонстративно отвернувшись от Салима, Иван снова подошел к окну. Похоже, на улице поднялся ветер – было видно, как закачали ветвями росшие во дворе березки. Как бы дождя не принес; впрочем, что им сейчас до дождя?
Снаружи дверь горницы не запиралась – можно было выйти в сени, в уборную, даже подойти к колодцу – но все это время за невольными гостями наместника не отставая шли двое дюжих слуг. Стерегли.
Спустившись с крыльца, Раничев подошел к колодцу, напился… и вдруг услыхал за своей спиной звонкий девичий голосок. Обернулся… Мать честная! Перед ним стояла девушка, совсем еще молодая, юная, красивая, как на глянцевой картинке в гламурном журнале. Белая, с красным узором по рукавам и вороту рубаха, алый, с золоченой вышивкой сарафан до самой земли, небрежно накинутый на плечи летник – светло-зеленый, с цветами из тонкой серебряной нити. Темно-русые, стянутые резным обручем волосы девушки были заплетены в косу, белое, чуть тронутое загаром лицо, казалось, излучало доброту и ласку. Прямой нос со слегка расширенными ноздрями – видно, в девушке была и татарская кровь – тонкие, тщательно подведенные сурьмой брови, чуть припухлые губы, тронутые скромной улыбкой, густые черные ресницы, глаза… сияющие, ярко-зеленые, даже с каким-то изумрудным отливом… совсем как тот камень на украденном перстне Тимура!
– Э-эй! – Девушка дотронулась до руки остолбеневшего гостя. – Я спрашиваю, велеть ли обед нести? Иль обождать чуть?
– Обед? – захлопал ресницами Раничев. – Какой обед? Ах, обед. Нести, конечно.
Девушка расхохоталась, показав белые, словно речной жемчуг, зубы. Ивану вдруг стало мучительно стыдно за свой внешний вид: грязный босой оборванец в лохмотьях с перевязанным дурно пахнущей тряпкой плечом – вряд ли он смог бы сейчас произвести благоприятное впечатление, ну разве что на какую-нибудь представительницу дикого племени амазонок, изголодавшуюся по мужской ласке.
Она, повернувшись, ушла, растаяла, словно видение, лишь в ушах Ивана до сих пор слышался смех. Медленно, словно во сне, он направился в горницу, не замечая ни ясного дня, ни появившихся на небе небольших синих тучек, ни неусыпных стражей у себя за спиной. Оборванец – с горечью честил он себя.
Едва Раничев поднялся в горницу, как четверо слуг принесли обед, вполне обычный для знатного человека. Пара караваев духовитого ржаного хлеба с поджаристой корочкой, пышные оладьи, тонкие ноздреватые блины, уха из белорыбицы с имбирем, кардамоном, перцем, пироги с зайчатиной, с капустой, с рыбой, квас стоялый, хмельной, забористый, капустные щи, каши, заправленные коровьим да маковым маслом: овсяная, ржаная, ячневая, моченая брусника, кисели четырех видов – ржаной, овсяный, пшеничный, ягодный, мед в деревянном туесе и так, в сотах, нарезанный ломтиками застывший сироп лопуха с ревенем, кисло-сладкий, приятный, какие-то мелкие, зажаренные на вертеле птички, то ли дрозды, то ли малиновки, и множество всего иного, даже названия чему Иван не помнил, но уплетал за обе щеки, как и все остальные, – проголодался.
Чувство сытости пришло быстро – и четверть всего не съели – отвалились от стола, сытно рыгая. Убрав остатки пиршества, слуги пригласили в баню – в маленькую, для слуг, но и такой были рады! Пока парились да мылись – Раничев наконец-то дорвался до веника! – принесли одежду – обычную, без изысков, но вполне чистую и почти впору. Две пары – для уж очень поизносившихся приятелей – Ивана с Ефимом Гудком. Узкие полотняные штаны – порты, широкие рубахи из выбеленного холста с обязательной вышивкой-оберегом, пояса, обмотки, поршни – обувь из кабаньей кожи с ремнями, обвивавшими ноги поверх обмоток.
Не скрывая радости, Ефим Гудок подмигнул Ивану:
– Живем, брат!
– Не спешите радоваться, – охладил их пыл Салим. – После пира, думаю, отберут одежку. И еще неизвестно, как там, на пиру, сложится? В тебе, Ефим, не сомневаюсь, а вот насчет Ивана… Не сердись, не слыхал, как ты поешь, не знаю.
– Узнаешь, – хмуро пообещал Раничев. Он все думал о той девушке в алом сарафане… Интересно, кто она? Ясно, не из простых. Дочка наместника? Скорее всего. Спросить, что ль, у Ефима?
– Девица? – пожал плечами тот. – Не, не знаю. Наверное, дочь.