– У-у-у, такой придавит – все кишки вылезут.
– Ну да, я поэтому и сел сверху. Сто кэгэ, и все, ты никто. А он был худоват. Правда, одна нога была у него такая толстая, здоровая. Знаешь, как у этих… бабенки старые бывают с отекшими ногами.
– Слоновья болезнь.
– Ну да, у нас в деревне была одна такая, жила напротив. Померла быстро. Короче, парня я придавил, держу, Мосе ору, чтобы ментов вызвал. И тот вроде сообразил. Но сначала я попросил веревку, связал этого придурочного. Связал и посадил в угол. А он орет на меня, чтобы я его отпустил. Ну точно наркоман. Кричит, что ему нужно сгореть, что иначе он всех нас сожрет. Представляешь, реально черти в голове живут.
Потом приехали менты. И увезли его. Вот, собственно, и вся история. Ладно, начальника не было там. Он бы таких вкатал нам. Правда, он сам виноват, я сколько раз ему говорил, что у нас тут печь для уничтожения отходов, в которой дом спалить можно, что надо бы нам ограждение какое-то от базы, а то тут и машины ездят, и люди ходят, как-то ненормально, что ли, это. Любой вот так разбежится, и пока я повернусь за очередной коробкой, он и прыгнет прямо в огонь. Повезло с этим парнем, что я успел его перехватить. Повезло.
– Да уж, повезло пацану, и правда. Ну, если ты не врешь, тогда за тебя, Петрович, за спасителя. Ты настоящий герой, – сказал Гущин.
– Да ладно, – сказал Петр, улыбнувшись и немного покраснев, – я же от чистого сердца.
– Да, Петя, а сердце у тебя и правда чистое. Как и душа.
Уборщица
В 5:00 Беза была уже в офисе.
– Вы сегодня рано, – сказал охранник.
– Не спится чего-то, – ответила Беза.
Они немного поболтали. Того требовала традиция, уборщица и охранник в предрассветные часы всегда перекидывались двумя тремя словами. Две одинокие души в пустом тихом офисе, который скоро наполнится шумом бумаг, стуком клавиш и телефонным трезвоном.
Беза пожелала хорошего дня охраннику и направилась к лифту.
Он не знал, что она уволилась вчера вечером, поэтому пустил ее без проблем. Обычно охрану предупреждали заранее о том, что тот или иной сотрудник уволен. За одну или две недели.
Но Беза подала заявление только вчера вечером. Вошла к директору в кабинет в 17:55 и положила на стол.
– Извините, Федор Валентинович, что так внезапно, – сказала она, – мама тяжело заболела, ее положили в больницу. Придется уехать к ней в поселок и искать работу там.
Ее мать была мертва.
– Мне очень жаль, что вы уходите, вы хорошо справлялись, – сказал он и подписал заявление.
Беза была уверена, что ему не жаль. Она знала, о чем он жалел: о том, что не успел прыгнуть с парашюта в молодости, о том, что в девяносто пятом сбил маленькую девочку на машине, и о том, что не завалил в девяностые своего конкурента по кличке Пашня. Но о том, что Беза увольняется, – это вряд ли.