– Постучать не удосужатся! Бескультурье! – раздалось изнутри. – Кто их воспитывает!

– Сонечка, так и родители такие же.

Я побрел обратно. Женщина, видимо, уже зашла в туалет, муж и сын молча ждали своей очереди.

Мне казалось, я тяжко болен. С трудом волочил ноги, ставшие неподъемно тяжелыми, и больше всего на свете хотел лечь, закрыть глаза, отгородившись шторами век от всех и вся. Мир обезумел, превратился в кошмар, проснуться и выбраться из которого не получалось.

Конечно, можно было подумать, что троица, за которой я занял очередь, села в поезд ночью, пока я спал. А прежние обитатели купе сошли – только и всего. Поэтому их и нет.

Только вот мальчик и его мать «Принцесса» сойти не могли. «В Улан-Удэ, к дедуле с бабулей», – вот куда они едут. Мальчик сам сказал это, когда Катя его спросила. Мы должны были выйти одновременно, на конечной станции.

Но я-то еще ехал, и поезд не делал остановки. Никакого Улан-Удэ не было в помине!

«А может, они по какой-то причине перешли в другое купе?» – с надеждой пискнул внутренний голос.

Но я поставил крест на глупой вере в чудо. Не будь всех прочих изменений и трансформаций, свидетелям которых я стал за последние несколько десятков часов, возможно, так и оказалось бы. Но сейчас…

Можно пройти по всему вагону, открывая все двери подряд, одну за другой, заглядывая в каждое купе. Я не увижу ни одного знакомого лица! Никого из тех, кто встретился мне вчера или позавчера, сегодня в поезде не окажется.

Зная это абсолютно точно, я вдруг успокоился. В моем спокойствии было что-то ненормальное, ведь в поезде творилось нечто, чему я не мог найти объяснения. Да что там, я уже даже не был уверен, что все происходит наяву. Может, я снова сплю, и реален не этот вагон и грязные, исхлестанные дождями окна, а тот жуткий мир с серыми каменными стенами вместо домов и испаряющимися посреди улицы людьми.

Но несмотря на это, меня охватило сонное тюленье состояние. Видимо, просто не хватало душевных сил, чтобы нервничать и тревожиться.

В первую сессию я завалил химию и чуть не поседел от переживаний. А когда следом за химией не сдал физику и экологию, то воспринял это почти равнодушно. Мать обозвала меня толстокожим чудовищем и заявила, что в жизни не встречала «таких пофигистов».

Она не поняла: я до дрожи в коленях боялся завалить сессию – отсюда и апатия. Как говорила нам учительница по литературе, повторяя за критиками и литературоведами: если бы Наташа Ростова не любила так сильно Андрея Болконского, то не изменила бы ему с Анатолем Курагиным.

Прежде такое высказывание казалось мне полным идиотизмом. Но выходит, это не так уж глупо. Иногда чувства и эмоции настолько сильны, что переживать их в полной мере – самоубийственно.

Итак, я был тих и безмятежен, хотя и знал, что это ненадолго и мое сознание лишь копит силы для следующего броска в сторону паники и истерии. Не спеша умылся, повозил по зубам зубной щеткой, а потом некоторое время стоял и пялился в зеркало на свою физиономию.

Глаза напоминали монетки: непроницаемо-пустые, тусклые, неопределенного светло-орехового цвета, а в остальном – лицо как лицо. Вампирские клыки не выросли, рог на лбу – тоже. Даже прыщи не появились. Побриться бы, да неохота.

«Щетина растет, значит, время идет», – подумал я, не понимая, какой вывод нужно сделать из этого факта.

Вернувшись в купе, я, невзирая на свое спокойствие, был поражен: там оказалась Тамара. Она сидела на своей полке, склонив голову, и искала что-то в сумочке.

Стоп! Но мы ведь, кажется, договорились: в поезде сменились все пассажиры. Выходит, все, да не все. Тамара никуда не делась, так, может, и прочие мои выводы ошибочны? На самом деле все отлично, я просто что-то напутал. Перепсиховал, слишком много выпил с Костей и Камилем.