– Попробуйте решить этот вопрос с ректором, – улыбаясь говорит Железчиков.

Пришел домой расстроенный. Рассказал папе. Попросил его позвонить Загорулько (ректору), чтобы восстановить справедливость. Папа (первый секретарь обкома) на следующее утро звонит Максиму Матвеевичу (ректору).

Признаюсь, я слушал их разговор по параллельному телефону (с разрешения отца): «Максим Матвеевич, доброе утро! – Доброе утро, Александр Михайлович! – Максим Матвеевич, да почему-то сын вчера не нашел свою фамилию в списках группы с углубленным изучением английского языка. Он же хотел и сдал на "отлично". И он записался раньше всех. Можно его записать туда? – Конечно, Александр Михайлович, сделаем. Только одна просьба – можно я к вам сегодня зайду? Там в министерстве надо …».

То есть моё не включение в группу углубленного изучения английского языка было просто разыгранным маневром с целью решить некоторые вопросы с моим отцом – это мне сам папа потом рассказал с усмешкой. И добавил: «Ну Максим Матвеевич!..».

Разумеется, это было обязанностью руководителя области – заниматься строительством университета. Но были вещи, которые не входили в генеральный план, но их надо было решать. Например, квартиры для преподавателей. Их в плане не было, но Загорулько умело давил на руководство города и области, чтобы эти вопросы решались. И они решались. Максим Матвеевич был умелым аппаратчиком. Я рассказал только об одном эпизоде, как пытались манипулировать отцом через меня. Папе это не нравилось, поскольку квартиры он и так выделял, и в Госплан с Загорулько ездил по необходимым вопросам. Вообще для папы ВолГУ был любимым детищем и не обязательно было вовлекать меня в эти дела, чтобы решать вопросы.

Сказать, что это меня напрягало, – не сказать ничего. Меня это просто убивало. С одной стороны, вот это чувство вины, с другой – мне постоянно приходилось доказывать, что я сам что-то значу. Не как приложение к отцу, а я сам – Миша Анипкин – что-то из себя представляю. Тебя подвезли за квартал от школы на черной «Волге», чтобы, не дай бог, никто не увидел, но это увидели – чувство вины. Ты поехал в «Артек» – чувство вины («ты же не спас тонущего и не вытащил никого из горящего дома – папа отправил?»). И много-много чего еще. Я помню, воспитательница в детском саду посоветовала спросить у меня, какая на вкус красная икра – «Миша знает, да Миша?». Это на невинный вопрос девочки. А я тогда еще в школу не ходил. С детского сада во мне постепенно формировалось чувство вины за то, в чем я не был виноват, но был виноват одновременно. Экзистенциальное чувство вины. Буквально за все.

И если вы думаете, что в старших классах ничего этого уже не было – вы ошибаетесь! Вот еще один эпизод из богатых закромов памяти на заданную тему. Это было в классе восьмом или девятом. Мама пришла с родительского собрания ужасно расстроенная и не без укора мне рассказала, что произошло. На собрании мама одного моего одноклассника при всех пожаловалась, что ее сын отказывается носить очки, которые она ему купила, поскольку хочет «такие, как у Анипкина». Ну и опять же я виноват!

Да, у меня стало портиться зрение и мне выписали очки для дали. Я их надевал только во время уроков. Те оправы, которые предлагали в 1988 году волгоградские оптики, были жуткими. Из серии «прощай молодость». Знаете, такие, для «ботанов» – с двойными роговыми дугами по бокам. У меня и так были подростковые комплексы относительно моего внешнего вида, а тут еще эти очки. В общем, я наотрез отказался надевать ту жуткую оправу.

В какой-то периферийной оптике не без помощи папы раздобыли более-менее нормальную оправу. Да, из-под полы «по блату». И в этом моя, разумеется, вина. Кстати, оправа та, «из-под полы», была самая обычная металлическая – советского производства. Просто легкая молодежная оправа. Она до сих пор у меня лежит в столе. Это, конечно, идиотизм, что они были в дефиците, как и многое другое. И за это я тоже, видимо, несу ответственность. Как и мой папа, который должен был насытить рынок всем, но не смог. В общем, «куда ни кинь – всюду клин», как говорится.

Кто-то, возможно, скажет – надо было просто раздобыть такую же тому парню-однокласснику и вопрос был бы снят. Не знаю. Этот конкретно, может, и был бы снят, но все равно остались бы миллионы других вопросов. Кстати, чуть позже у того парня появилась похожая на мою оправа и я был очень рад за него…

Вообще меня с пеленок воспитывали, что я не должен выделяться от остальных ребят. Я и не выделялся. Был обычным подростком. Катался на велосипеде с друзьями по Урюпинску, лазал по стройкам, ходил в драмкружок… Тот эпизод с очками был единственным «проколом». Или почти единственным. Ну не мог я водрузить на лицо в 15 лет тоску с двойными роговыми по бокам! Не мог и все.

Чтобы не дать ни малейшего повода сплетничать о каких-то особых условиях для меня, родители провожали меня «на помидоры» даже с небольшой температурой. «Чтоб никто не подумал…». Школьников Центрального района Волгограда в сентябре вывозили собирать помидоры в Ленинский район – в Бахтияровку. Мы рано утром собирались на пристани Волги, садились на вместительный катамаран «Отдых» (в самом названии была издевка – ведь нас везли работать) и через два с половиной часа мы были на месте. Потом в конце дня такой же путь обратно.

Я, разумеется, тоже ездил со своим классом, но однажды простыл и поднялась температура, не очень высокая, правда, но все-таки температура. Градусов 37,3. Утром померил и сказал, что я сегодня не еду на помидоры, поскольку у меня температура. Родители на меня посмотрели и сказали: «Ты нормально выглядишь. Никто не поверит, что ты болеешь. Скажут – у сына Анипкина особые условия. Все ездят, а он нет. Так что езжай с температурой – ничего с тобой не случится». Ну я и поехал. Ничего страшного со мной действительно не случилось, и я в который раз сохранил свою репутацию. Чтобы «никто не усомнился».

Понятно, что тут преследовались и воспитательные цели. Мама-педагог опасалась, что папины привилегии нанесут урон моей личности. Сформируют избалованного человека. И всеми силами старалась противостоять этому. Я с детства слышал от мамы: «Нам с тобой ничего из этого не принадлежит! Ничего! Это принадлежит партии и создано для отца, а не для нас с тобой». Это про привилегии, о которых немного поподробнее.

О «привилегиях» партноменклатуры вроде бы много написано, но так, в общем. Здесь я хочу рассказать о конкретных вещах, которые можно отнести к привилегиям. Вообще-то реальные привилегии начинались с областного уровня. Когда мы жили в Урюпинске, первым секретарём горкома которого папа был 12 лет, у нас не было никаких привилегий. Ну если не считать машину с водителем. Все-таки справедливости ради надо сказать, что постоянная прикрепленная машина с водителем для руководителя города и района (а первый секретарь Урюпинского горкома руководил райисполкомом и горисполкомом) является необходимостью, а не привилегией. Привилегией можно назвать то, что семья этим также пользовалась. Ну пользовалась – чего скрывать-то. Раз уж признаваться в «преступлениях» – так по полной! А больше я привилегий и не припомню.

Ну был государственный дом из четырех комнат со всеми удобствами с садом, летней кухней, сараем и летним душем. Он полагался семье первого секретаря. Как только папе дали квартиру в Волгограде, мы тот дом тут же сдали. Что еще… «Спецраспределителей» в Урюпинске не было. Короче – вот и все привилегии.

Как я уже сказал, единственная «привилегия» папиной работы первым секретарем в Урюпинске для нас заключалась в машине с водителем. Это была «Волга» ГАЗ-24. Папа считал, что черная «Волга» – это «пижонство», поэтому его служебная машина обычно была светлого цвета. К тому же ему приходилось много ездить по полям района во время уборки урожая и дорожная пыль на черной машине была бы заметнее.

Летом папа часто меня брал с собой по полям. Это было в конце июля – августе, во время уборки урожая – самый важный период в году, продолжавшийся до конца сентября. Существовал план сдачи зерна государству и не выполнить его было нельзя. Костьми лечь, но выполнить. За все отвечал первый секретарь, его же потом либо наказывали, либо награждали. Свой Орден Ленина, кстати, папа получил именно за хлеб. По-моему, Орден Трудового Красного Знамени тоже за него. Папино руководство заключалось в том, чтобы помогать председателям колхозов и директорам совхозов в решении всех проблем для успешного сбора урожая.

Я с нетерпением ждал эти выезды с папой по полям. Мне было невероятно интересно. Выезжали рано утром, часов в шесть. За рулем был Василий Иванович Волков – папин бессменный водитель в Урюпинске. За долгие 12 лет Василий Иванович стал почти что членом семьи. Я в раннем детстве называл его Сивиляныч. Очень хороший человек. Абсолютно преданный папе и любивший меня. Они с папой примерно одного возраста.

В течение дня осматривали несколько хозяйств, заезжая прямо на полевой стан. Там папа общался с ожидавшим его директором совхоза или председателем колхоза. В одном из хозяйств обедали – прямо в поле, с механизаторами. Тётеньки из полевой кухни наливали нам вкуснейшего наваристого борща, клали свежеиспеченного хлеба – большими кусками, с горкой. Сидели на грубо сбитых скамейках за общим столом, чуть поодаль от ребят-механизаторов – папа, председатель или директор хозяйства, Василий Иванович и я.