Одна из самых известных сцен в романе Пруста – эпизод с красными туфлями герцогини Германтской. Большинство читателей, кажется, рассматривают его исключительно как чисто социальную и сарториальную миниатюру. Ориана, прекрасная герцогиня Германтская, представительница высшего парижского общества и лучший друг Свана, однажды вечером собирается отправиться на вечеринку, устроенную ее двоюродной сестрой княгиней Германтской, но ее муж замечает, что она совершила ошибку и надела черные туфли с красным платьем:
Приподняв подол красной юбки, герцогиня ступила на подножку. Но тут герцог… закричал не своим голосом: «Беда с вами, Ориана! О чем вы думали? Вы надели черные туфли! А платье – красное! Бегите и наденьте красные туфли…» …Герцогиня пошла к себе в комнату. «Видали? – сказал нам герцог. – Над бедными мужьями издеваются все, кому не лень, а ведь без них тоже плохо. Если бы не я, Ориана покатила бы на обед в черных туфлях». – «Я в этом беды не вижу, – возразил Сван, – я заметил, что на герцогине черные туфли, но меня это нисколько не покоробило». – «Не покоробило так не покоробило, – сказал герцог, – но все-таки когда туфли одного цвета с платьем, то это имеет более элегантный вид. …Ну, до свидания, братцы! – сказал герцог, осторожно выталкивая нас. – Уходите, пока Ориана не вернулась. …Если она вас застанет, то опять начнет разглагольствовать…»[357]
Этот эпизод знают все. Его даже цитировали в подтверждение того, что модная аристократия придавала большое значение обуви! Однако любой, кто прочел книгу целиком, понимает катастрофический подтекст этой сцены.
Позже, когда у рассказчика уже завязался роман с Альбертиной, он разговаривает с герцогиней Германтской о костюме, который она когда-то надевала: «Помните, мадам, в тот день… на вас было платье все красное, красные туфли, вы были умопомрачительны, похожи на большой кровавый цветок, на огненный рубин? Как это называется? Может ли молодая девушка носить такое платье?»[358]
Польщенная тем, что собеседник запомнил ее наряд, герцогиня совершенно «позабыла об одной вещи, которая, однако, должна была бы ее заинтересовать». Вместо этого она, смеясь, ответила, что девушка может надеть такой туалет в качестве вечернего платья. А необходимость в нем вряд ли появится, поскольку Альбертина, любовница рассказчика, ради которой он и задает все эти вопросы – не слишком желанная гостья на приемах, которые он посещает. Герцогиня предлагает показать собеседнику некоторые наряды из своего гардероба. «Я с удовольствием помогу вам, мой мальчик, своим советом, в чем угодно, только если вы вздумаете заказывать вещи от Калло, Дусе или Пакен у мелких портних, вы получите совсем не то»[359].
Много лет спустя, после завершения Первой мировой войны и смерти Альбертины, рассказчик отправляется на один из последних приемов. Разговаривая с герцогиней Германтской, он вспоминает вечер у ее двоюродной сестры: «на вас было красное платье и красные туфли». «Боже мой, как все это было давно, как давно!» – отвечает герцогиня. Рассказчик просит ее описать то красное платье, что она охотно делает, спрашивая, в свою очередь: «А вы уверены, что туфли были тоже красными? Мне так помнится, что позолоченными». Рассказчик заверяет, что все было именно так: «Я уверил ее, что помню все, как если бы это было вчера, не говоря уже об обстоятельствах, которые позволяют мне это утверждать с такой уверенностью»[360].
Но что же он помнит и что позабыла она? Красные туфли герцогини имеют особый смысл. Мы помним, что герцогиня была лучшим другом Свана и в тот самый вечер пыталась уговорить его поехать с ними в Италию. После неоднократных настояний Сван, наконец, был вынужден признать, что через шесть месяцев не сможет сопровождать ее, потому что к тому времени он уже будет мертв. Герцог и герцогиня, однако, опаздывали на прием. Они не хотели тратить время и обсуждать эту трагическую новость, поэтому они отмахнулись от нее, как от шутки. И вместе с тем они сочли возможным задержаться ради туфель. Это для них оказалось важнее, чем неизбежная скорая смерть близкого друга.
Неудивительно, что эта сцена задела графиню де Шевинье. Однако, как уже упоминалось выше, книга Пруста – не roman à clef. Известно, например, что одна из подруг Пруста, мадам Штраус, однажды надела черные туфли с красным платьем и ее муж раздраженно велел ей переодеться. «Однако в этом эпизоде не было никаких намеков на жестокость и эгоизм, которые присутствуют в романе. Пруст сбегал и принес новые туфли, все закончилось хорошо»[361]. Таков строительный материал искусства.
Тема гомосексуальности – одна из ключевых для Пруста. Он сам был гомосексуалом и наделил этим свойством некоторых самых важных своих персонажей – барона де Шарлюс и маркиза де Сен-Лу. Пруст понимал, что мода позволяет человеку и скрывать, и обнаруживать его сексуальные наклонности или, возможно, подтверждать разоблаченную тайну. На протяжении столетий гомосексуалы уделяли много внимания моде именно потому, что ее можно использовать для тонкой игры с идентичностью[362].
Исследователи творчества Пруста полагают, что прототипом барона де Шарлюс послужил гомосексуал и денди граф Робер де Монтескью, который также вдохновил писателя Жориса-Карла Гюисманса на создание персонажа романа «Наоборот» декадента дез Эссента. Малларме рассказывал Гюисмансу, что этот потомок д’Артаньяна однажды надел белый бархатный костюм с букетом пармских фиалок у горла вместо галстука[363]. Сам Монтескью описывал жилеты, сшитые для него Шарве, как «шедевры», добавив: «Никогда я не был так окутан шелком, подобно букету цветов»[364]. Эстет, известный как «профессор красоты», Монтескью знал о женской моде все. В стихах он даже сравнивал цветущие растения с творениями кутюрье: «Дусе, изысканность, или Ворт, утонченность»[365]. Подбирая свой собственный гардероб, он уделял пристальное внимание дизайну одежды, ее посадке, расцветкам и тканям. Высокий и худой, он описывал себя как «борзую в пальто». На протяжении многих лет он предпочитал красочные костюмы. Однажды, например, когда Монтескью был в гостях у поэта де Эредиа, тот предложил вместе зайти к художнику Де Ниттису. Монтескью ответил, что он не может предстать перед таким мастером цвета в яркой одежде (например, с красным галстуком на шее), и настоял на том, чтобы вернуться домой и переодеться в сизый костюм и галстук-либерти, после чего заметил: «Теперь я в его тонах»[366].
Со временем, однако, Монтескью начал предпочитать более сдержанный шик, часто носил темно-серые костюмы с галстуками пастельных тонов и духи с ароматом сирени. Однажды он удивил одну даму, появившись перед ней в сюртуке стального цвета, мышиных серых гетрах и лилово-серых перчатках. «Все серое! – воскликнула она. – Граф, вы в трауре?»[367] В сером костюме мы видим Монтескью и на портрете кисти Больдини; он рассматривает бирюзовый набалдашник своей трости. На другом портрете, работы Уистлера, Монтескью тоже облачен в темный костюм; на сей раз в руках он держит накидку из бледной шиншиллы, позаимствованную у графини де Греффюль (позже она жаловалась, что любовник Монтескью ее украл).
В молодости Паламед де Шарлюс также предпочитал экстравагантные наряды и однажды, например, ввел моду на «синие мохнатые пальто с бахромой». Однако к моменту встречи с рассказчиком Шарлюс уже носил строгие, подчеркнуто маскулинные наряды. И все же тщательно выверенная роскошь его гардероба проявляется в деталях:
Я заметил, что он переоделся. Костюм, который он надел, был еще более темного цвета; а не подлежит сомнению, что подлинная элегантность ближе к простоте, чем элегантность ложная; но было тут и нечто другое: глядя на его одежду вблизи, нельзя было не почувствовать, что если она почти совершенно лишена всякой красочности, то не потому, чтобы человек, отвергнувший ее, был к ней равнодушен, но скорее потому, что по какой-то причине он от нее воздерживается. И умеренность, сквозившая в этой одежде, казалось, была обусловлена скорее режимом, чем отсутствием склонности к краскам. Темно-зеленая ниточка, проступавшая в ткани его брюк, утонченно гармонировала с полосками на носках, обличая живость вкуса, который во всех других частях туалета был скован и которому из снисходительности была сделана эта единственная уступка, между тем как красное пятнышко на галстуке было еле заметно, точно вольность, на которую мы не смеем решиться[368].
Как отмечает Диана Феста-Маккормик в своей увлекательной книге «Сарториальная оптика Пруста», «темный костюм Шарлюс – по сути, маска, призванная выполнять двойную функцию: маскировки и разоблачения». Подчеркивая свою сарториальную «маскулинность», Шарлюс одновременно демонстрирует и свою гомосексуальность – адресуя этот сигнал, однако, лишь потенциальным партнерам. Ему оставалось надеяться, что другие «жители Содома» увидят его маскировку и поймут, что столь «выверенная и артистичная простота» служит маркером гомосексуальности. Впрочем, в старости Шарлюс вновь обратился к ярким нарядам своей юности, сменив темный костюм на «очень светлые панталоны, которые можно было узнать среди тысячи»:
[Заметны были] перемены интонаций и жестов, которые теперь как две капли воды похожи были на то, что г. де Шарлюс некогда с такой беспощадностью бичевал; теперь он непроизвольно издавал почти такие же возгласы… какие произвольно бросают люди с извращенными вкусами, которые называют друг друга: «моя дорогая». <…> В действительности, – это и выдавали сидевшие глубоко внутри у него ласкательные слова, – между тем суровым Шарлюсом, одетым во все черное и остриженным под гребенку, с которым я был знаком, и намазанными молодыми людьми, увешанными драгоценностями, существовало лишь чисто внешнее различие[369].
Шарлюс – не единственный модный гомосексуал в романе Пруста: «известно было, что молодой маркиз де Сен-Лу-ан-Бре славится своей элегантностью». Когда рассказчик встречает его впервые на морском курорте, в Бальбеке, Сен-Лу одет «в костюм из мягкой беловатой ткани, которую… ни один мужчина не осмелился бы носить». Обнаруживает ли это его «женственность» – или он мужествен и «страстно любит женщин» (а именно таким ему и хочется казаться)? В процессе развития сюжета выясняется, что скандальный роман Сен-Лу с актрисой Рахиль лишь служил прикрытием его гомосексуальности, тогда как яркие костюмы отражали его подлинную сущность[370].
В молодости Пруст был очень красив и старался одеваться стильно. Подобно Монтескью, он любил бледно-зеленые галстуки, носил орхидеи или белые камелии в петлице и вертел в пальцах тонкую трость из ротанга. Но денди из него не вышло. Некоторые друзья считали, что ему следует найти себе портного получше. Его цилиндры, даже будучи дорогими, «очень скоро начинали походить на ежей или скайтерьеров». Его перчатки были «всегда мятыми и грязными», и он постоянно их терял. Его красивые темные волосы были слишком длинными и растрепанными, и даже мать в письмах умоляла его: «Пожалуйста, больше никаких франкских стрижек!» Однажды он очень впечатлил нескольких гостей, заявивших, что они никогда не видели раньше, чтобы кто-нибудь обедал, завернувшись в пальто[371].
Однако какой бы ни была его собственная внешность, Пруст, по-видимому, считал, что большинство гомосексуалов видят в моде одновременно и прикрытие, и способ проявления своей внутренней сущности. Они модифицировали язык одежды с помощью тайных кодов. Однако для них, как и для гетеросексуалов, темная одежда строгого кроя означала мужественность, а светлые или яркие цвета и украшения – женственность.
В одной из самых ярких сцен романа Шарлюс пытается соблазнить рассказчика. Он встречает его, лежа на диване в позе одалиски, облаченный в китайский халат с открытым воротом. Экзотический образ, раскованность и полуобнаженная фигура – все это сближает его с Одеттой, принимающей посетителей в японских кимоно. Восточные халаты долгое время составляли часть мужского гардероба, однако в сложившихся обстоятельствах дезабилье намекает на сексуальную близость, а экзотика приобретает эротические коннотации. Рядом на стуле лежат темный костюм и цилиндр – сброшенный маскарадный наряд. И рассказчик, который долгое время наивно отказывался понимать намерения барона, наконец, прозревает и раздраженно пинает его блестящий цилиндр.