– Возможно, мы вдвоем сможем воскресить то, к чему стремился посол Агавн: его интересовали наши автоматические системы и их применение на вашей станции. Уверен, и вас тоже. Пусть ваша посредница договорится о времени и месте. Уверен, я смогу принять вас на этой неделе.

«Воскресить» – ужасный выбор слова.

– Конечно, – сказала Махит. Снова поклонилась. – Надеюсь на множество будущих достижений для нас обоих.

– Разумеется, – отозвался Десять Перл. Шагнул ближе – чуть преступив тейкскалаанские нормы личного пространства, ровно в ту зону близости, в которой Махит было уютнее всего: так на станции Лсел, где не хватает места для обособленности, стоят друзья. – Будьте осторожны, посол, – сказал он.

– Почему? – спросила Махит. Она не будет нарушать иллюзию некомпетентности.

– Вы уже привлекли тысячи глаз, как и Агавн, – улыбка Десять Перла была идеально тейкскалаанской, в основном в щеках и расширившихся глазах, но Махит все-таки видела, что она напускная. – Оглянитесь. И подумайте о глазах автоматической системы, которой вы с вашим предшественником так восхищаетесь.

– А, – сказала Махит. – Что ж. Мы все же перед императорским троном.

– Госпожа посол, – материализовалась рядом Три Саргасс, – припоминаю, вы хотели видеть конкурс поэзии. Он скоро начнется. Возможно, министру Десять Перлу тоже интересно услышать новейшие сочинения наших придворных поэтов?

Она говорила очень медленно и отчетливо, словно сомневалась, что Махит поймет тейкскалаанский на полной скорости. Так и хотелось подхватить ее и закружить в благодарность за понимание и участие – безо всякой об этом просьбы. Вот так бы она чувствовала себя все время, если бы Искандр не пропал? Так чувствуешь себя с имаго: два человека достигают одной цели без необходимости предварительно договариваться. Идеальная синхронность.

– Не хотелось бы отвлекать госпожу посла, – сказал Десять Перл. – Идите. – Он махнул туда, где начали собираться Девять Маис и другие придворные, слева от помоста. Махит снова выразила благодарность – намеренно споткнувшись на произношении самого формального оборота, хотя и понимала, что переигрывает; но так было приятно видеть, как он гадает, лжет она или нет. И в чем лжет.

Когда они с Три Саргассю покинули его поле слышимости, она наклонилась и пробормотала:

– Кажется, здесь все прошло неплохо.

– Ты вроде бы говорила, что хочешь присесть и отдохнуть, а не разыгрывать дикарку с министром науки, – прошипела Три Саргасс, но все-таки с горящими глазами.

– Весело же было? – спросила Махит, при этом замечая, что нейрохимический эффект от имаго не пропал, как ей казалось, – все еще оставались покалывание, легкомысленное удовольствие. Во время разговора с Десять Перлом она ничего не чувствовала, но теперь, когда держала за руку Три Саргасс…

– Да, весело! Ты все время так будешь? Он же не дурак, Махит, он тебя расколет к тому времени, как я договорюсь о встрече.

– Это не ради него, – сказала Махит. – Это ради публики. Ради двора и новостей.

Три Саргасс покачала головой.

– У меня уже никогда не будет такой интересной работы, правда? – сказала она. – Я обещала тебе выпивку. Пошли. Скоро начнется.

Где-то на середине второй поэмы – оды-акростиха, где называлось в первых буквах каждой строчки имя гипотетически утраченной любви поэта и одновременно звучала душещипательная повесть о его самопожертвовании во имя спасения матросов корабля от пробоины – Махит внезапно осознала, что стоит в тейкскалаанском дворце, слушает тейкскалаанский конкурс поэзии, попивает что-то алкогольное и беседует с остроумной подругой-тейкскалаанкой.

Все, о чем она мечтала в пятнадцать лет. Прямо перед ней.