Она сделала два шага в сад – беззвучных на мху, покрывавшем пол, – и с изумлением подняла руку. На нее села одна птичка, задержалась на кончике пальца и взлетела опять. Вес даже не чувствовался. Как привидение. Будто вовсе не приземлялась.

На станции не могло быть такого места. Не могло быть на большинстве планет. Углубляясь в странное темное святилище, она задрала голову, чтобы понять, почему птицы не улетают в воронку и не сбегают к тейкскалаанскому небосводу, – там явно так же тепло, хоть и не так благоуханно, не так много красных цветов. Возможно, одного корма достаточно, чтобы удержать всю популяцию в добровольном заточении.

Корма – и тонкой сетки. Когда она склонила голову под правильным углом, смогла разглядеть ее, натянутую серебряной и почти невидимой у входа в воронку.

– Что вы здесь делаете? – спросил кто-то – высокий голос, тонкий, от природы властный. Махит остановилась и оглянулась.

Девяностопроцентный клон. Восемь Антидот, как две капли воды похожий на императора, если бы тому было десять лет. Длинные темные волосы ребенка расплелись и спускались ниже плеч, но в остальном он оставался столь же безупречен, как когда стоял рядом с оригиналом, а Махит в поклоне поднимала свои руки. Он был невысок. И не станет высоким – если только десять процентов генов, взятых не от императора, не полны генетических маркеров роста. Зато вел он себя как дома – в этом странном помещении с плененными красивыми птицами, – и смотрел на Махит так, словно она неудобный космический мусор, которого следует избегать на орбите.

– Вы новый посол станции Лсел. Почему вы здесь, а не на приеме?

Для ребенка десяти лет он говорил пугающе прямо. Махит вспомнила Два Картографа – маленькую Карту Пять Агат – с его орбитальной механикой в шесть лет. Дети учатся тому, что от них ожидают. Как и она. В десять лет на Лселе она умела залатать пробоину, подсчитать траекторию идущего на сближение корабля, знала, где находятся ближайшие спасательные капсулы и как пользоваться ими в чрезвычайной ситуации. Знала и как написать свое имя тейкскалаанскими глифами, прочесть пару стихов наизусть; как лежать без сна в безопасном закутке личной каюты и мечтать о том, чтобы стать поэтессой, как Девять Орхидея, о приключениях на далеких планетах. Интересно, о чем мечтал этот мальчик.

– Милорд, – сказала она. – Я хотела осмотреть дворец. Простите меня, если я переступила границы.

– Послы со Лсела интересные, – сказал Восемь Антидот так, словно это первая строчка эпиграммы.

– Полагаю, да. Это… вы часто сюда приходите? Птички такие красивые.

– Хуэцахуэтлы.

– Так они называются?

– Так они называются здесь. Там, откуда они родом, у них другое название. Но здесь это «дворцовые певчие». А на Лселе нет птиц.

– Нет, – медленно сказала Махит. Этот ребенок знал Искандра. И Искандр передал ему некое впечатление о станции Лсел. – Нет. У нас вообще мало животных.

– Хотелось бы увидеть такое место, – сказал Восемь Антидот.

Ей не хватало какого-то важного фрагмента информации. (Она не сомневалась, что не должна была встретить этого мальчика – вот так наедине, без формальностей.)

– И вы сможете, – сказала она. – Вы очень могущественный молодой человек, и, когда вырастете, если еще захотите, станция Лсел почтет за честь вас принять.

Когда Восемь Антидот рассмеялся, его было трудно принять за десятилетнего. Он казался неземным, и разочарованным в жизни, и мудрым, и Махит хотелось… чего-то, она не могла определить свое чувство. Рудиментарный материнский инстинкт. Желание обнять этого мальчишку, который разбирался в птицах и которого бросили во дворце без друга или опекуна. (Где-то опекун наверняка есть. Возможно, за ними обоими сейчас присматривал сам Город – «идеальный алгоритм».)

– Возможно, я об этом попрошу, – сказал он. – Я могу.

– Можете, – повторила Махит.