– Позвольте мне рассказать вам одну историю, док, и вы сразу поймете, что за бессердечные говнюки мои родители!
И он сразу продолжил:
– Когда мне было пять лет, всего за год до того, как они решили избавиться от меня, в кустах на участке нашей семьи я встретил бродячую кошку. Но она не была похожа на бродячую. Ласковая, ручная, позволяла мне возиться с ней и даже брать на руки. Я назвал ее Целлюлозный Цветочек, или Люза для краткости, поскольку мой отец сделал состояние на всяких волокнах и очень часто упоминал какую-то целлюлозу. Мне просто нравилось это слово. И кошечка была очень красивая, так что назвать ее цветочком было вполне к месту. Понимаете, я тогда был совсем мал, так что такое смешение слов мне казалось вполне нормальным. Короче говоря, через какое-то время она перестала прятаться в кустах и стала все чаще появляться у нашего крыльца, чтобы навестить меня. Я припасал ей всякие объедки с собственного стола, так что мы типа как подружились. То есть пока мои родители про это не пронюхали.
Он сжал кулак.
– У отца была аллергия на кошек. И как только узнал, что я приманиваю кошку к дому, он буквально озверел. Я пытался объяснить ему, что буду вести себя хорошо и не позволю ей расстраивать его и что это просто чудесная кошечка, но отцу было на это плевать. Он решительно спустился с крыльца прямо туда, где сидела Люза. Ну, она привыкла к тому, что люди не представляют собой опасности, так что, естественно, и не подумала убежать. Хотя жаль, что не убежала. Поскольку едва он подошел к ней, как схватил ее за шкирку и
Джо примолк, опустив взгляд в карты. А потом поднял голову и уставился на меня.
– Да, вам наверняка интересно, где была моя мать, пока отец сек меня по голой спине, а я орал как резаный.
Он сделал паузу. Чем бы ни объяснялись его колебания, то, чем Джо собирался поделиться, явно вызывало у него неловкость.
– Мать велела отцу прекратить, поскольку, по ее словам, «соседи могут услышать». А отец тут же набросился на нее. «Соседи будут нас обсуждать? Джозеф притащил на участок кошку, Марта! Какую-то сраную кошку! Сама знаешь, как они на меня действуют. Ты хочешь, чтобы я сдох, Марта? Хочешь, чтобы я, мля, сдох, лишь бы соседи что-нибудь не подумали?» А потом ударил ее по лицу, да так сильно, что она упала на землю. После этого больше она никогда ему не перечила. И пусть даже я сам получил жуткую взбучку, видеть ее всю следующую неделю с распухшим глазом и синяком было куда как хуже. Всякий раз, когда я задумываюсь о том, почему я здесь, то сразу вспоминаю ее разбитое лицо. Думаю, она винила в этом меня, и, честно говоря, я и сам виню себя за такую глупость. Все еще вижу во сне, как она смотрит на меня этим подбитым глазом, и иногда, когда просыпаюсь, думаю, что мое пребывание здесь – это наказание за то, во что я втянул мою мамочку. Я знаю, глупо так думать, но когда ты ребенок, который отчаянно хочет, чтобы его любили, то поверишь в любую собственную вину, лишь бы родители опять подарили тебе свою любовь. Очень жаль, что мне давно уже и мечтать о таком не приходится.
История была действительно душераздирающая, у меня даже засосало под ложечкой. Не отводя взгляда от его глаз, я произнес:
– Я вам верю.
И тут выражение лица Джо разительно переменилось – теперь он смотрел на меня с улыбкой, буквально излучающей облегчение.
3 апреля 2008 г.
Вообще-то поймите меня правильно, но я никогда еще не видел стольких комментариев, в которых меня обзывали бы полным кретином и при этом буквально заклинали снабдить более подробной информацией. Двойное послание?[29] Не, я все понимаю. Эта история действительно чертовски похожа на какое-то кино, и, полагаю, ваши комментарии относительно принятого мной решения просто отражают, насколько вы ею прониклись. Вы ведете себя, словно зрители фильма ужасов, которые хором вопят персонажу: «Не ходи в этот подвал!» Ну что ж, как ни жаль, но сделанного не воротишь. Вот что произошло дальше.
Сочувствие, которое я испытал к Джо, слушая его душераздирающую историю, долго не оставляло меня и после того, как я вышел из его палаты в тот роковой второй день нашего взаимного общения. Вообще-то оно навсегда сказалось на моем отношении к собственной работе. Если некогда я видел в своем решении устроиться на работу в КГПЛ лишь просто некую абстрактную попытку спасти пациентов, которых все остальные сочли просто человеческим мусором, каким некогда была моя собственная мать, то теперь мое решение остаться стало сугубо личным. Джо нуждался во мне – либо чтобы доказать, что он совершенно нормален, к чему теперь склонялся и я сам, или же чтобы выкорчевать те признаки латентной душевной болезни, которые успели угнездиться в мозгу этого страдающего от одиночества и обиженного всеми парии. Да, даже у самого добросердечного врача остается обязанность воспринимать любые высказывания душевнобольного с определенной долей скептицизма, но полнейшая четкость и эмоциональная искренность, с которыми Джо описывал происшествие с Целлюлозным Цветочком, той несчастной кошкой, позволяли предположить, что либо это весьма и весьма проработанный и хорошо укоренившийся бред – что вовсе не исключало его некоей зыбкой связи с реальностью, – либо самое настоящее воспоминание о том, что действительно имело место в реальной жизни. В обоих случаях я видел в этом ту отправную веху, которая могла помочь мне начать погружение в глубины сознания Джо.
Больше того, эта история дала мне программу действий на следующий месяц, который я собирался посвятить тому, чтобы оценить состояние Джо и определиться с тем, верю я его словам или нет. Даже если я и не сумею избавить его от тех фантастических расстройств, что приписывала ему его история болезни, у него имелись и другие проблемы, к которым я мог обратиться. К примеру, он бесспорно страдал от депрессии – и далеко не без причины, – а также от плохого отношения со стороны своих родителей, не говоря уже о том, что и из-за всего остального, произошедшего с ним, ему было трудно доверять людям.
Из всего этого совершенно логично вытекала необходимость еще раз изучить его историю болезни, хотя и более скептическим взором. И пусть даже большинство изложенного в ней, похоже, было не более чем сфабриковано, я все-таки сумел заметить пару подробностей, которые писавшие отчеты не озаботились скрыть. Пожалуй, самой важной из них был тот факт, что Джо был упрятан сюда в недееспособном возрасте – в роли опекунов выступали его родители, а поскольку в настоящий момент ему было куда больше восемнадцати, он имел полное право самостоятельно отсюда выписаться. Я решил поднять этот вопрос во время нашей следующей встречи.
Большая ошибка.
– Почему просто не уйти отсюда? – спросил я, когда мы с Джо играли в карты у него в палате в ходе второй недели сеансов. – Если вашим родителям действительно настолько наплевать, где вы находитесь, то почему бы не выписаться? Вы числитесь на добровольной госпитализации, а с точки зрения закона теперь вы взрослый человек. Вы имеете полное право отказаться от лечения, несмотря на все медицинские предписания.
– А вы хотя бы читали мою историю болезни? – негромко отозвался Джо. В палате вдруг воцарилась чуть ли не арктическая атмосфера.