– Вот он как раз не тупой. Немцев палил только так, аж шкварчало!

– Что он с немцами делал?

– Палил. Поджигал хаты, сараи, офицера в бане поджарил. Мне Радченко рассказал. А его и словили из–за офицера. Люди прибежали, пожар тушить, а он стоит и лыбится, глаз оторвать не может. Немцы ж тоже не пальцем деланные, сообразили, чья работа.

– И дальше?

– Да у него спроси, когда он убирать закончит. Зря гранату спортил.

Ситуация выглядела еще мерзопакостнее, чем самые худшие предположения – ни оружия в достаточном количестве, ни боеприпасов, ни шансов, особенно в компании вот такого порождения матушки природы. А почему он незаконный? Да только про такие вещи спрашивать неудобно. Особенно у человека, который до двух часов ночи отмывал комнату от комиссарского тела.

Утро выдалось непонятно–серым. Повстанцы выискивали, чего б пожевать, и заодно – комнезам. Что это, прогрессор не понял. Да и он прошлой ночью не выспался. Блох нет, над ухом никто не храпит, на голову не капает – спи себе, а нет. Не выходит. Страшно. Тяжко. Шуршит что–то. Или кто–то. Тварь безымянная, черная, аморфная. Выпьет кровь, вынет сердце, выковыряет мозг. Вот только нет такой твари на свете, а есть командир, который ничего своему подчиненному не сделал. Ровным счетом ничего. Паша бы с удовольствием поучаствовал в расстреле садиста доморощенного. А красноармейцы, тем не менее, живые. Плюнули на присягу да посрезали разговоры с шинелей. И кто они теперь получаются? Более того, вороновцы разбрелись домой, до хаты. А Палий тогда своих не сдал, погоны не нацепил. Комедия абсурда. Помяни черта! Навстречу идет.

Прогрессор шарахнулся в сторону. Идея дезертировать отсюда как можно дальше казалась не такой уж и плохой. Вот только куда? И белые – враги, и красных убивать пришлось.

– Телихенция опять страдает.

Он что, мысли читает? Еще этого не хватало!

– Не твое дело, садист.

– Куда садиться? На тын? Сам там и сиди. Подобралась парочка!

– Парочка?

– Ты видел, как этот гимназист курку резал?

– Что смешного в том, чтоб зарезать курицу?

– Сначала он взял топор. Здоровый такой колун, я с трудом поднимаю. Потом он взял тесак поменьше, пошел во двор, поймал маленькую, тощенькую, рябенькую

курку. И она его так по руке долбанула, что он и тесак потерял.

– Быдло и садист.

– Куда я сесть должен? А телихенция нарывается, – Палий рванул наган из кобуры.

Паша обреченно потянулся за своим.