***

«А что же «Шинник» то, вышел в высшую лигу?» – пытал настырный алкаш Эдуарда Петровича.

«Да не знаю я,» – ярился последний.

«Видать, не вышел,» – сделал вывод маргинал. – «Иначе ты бы слышал.»

Заросший, с давно нечесаной копной сена на голове алкаш неопределенного возраста в некогда белой майке-алкоголичке и растянутых на коленях трениках осчастливил их своим вниманием пару дней назад и, впившись будто клещ, оставлять не собирался. Звали ханурика Вовчик. И последним его внятным воспоминанием о своей далекой Родине – Советском Союзе было сенсационное поздравление советского народа с Новым годом американским президентом Рональдом Рейганом. В каком это было году Вовчик сказать затруднялся: 1985 или 1986, а может даже 1987. Отметив как следует это нерядовое событие, он отправился домой, по дороге заплутав и упав мордой в придорожный сугроб.

Совсем рядом лаяла собака, теребя его за штанину, вдалеке слышался шум проезжающего поезда и визгливый смех пьяной бабы. Потом перед глазами будто зажгли охапку бенгальских огней. Да так ярко, что и через закрытые веки было больно. Затем Вовчика сильно ударило в грудь и, наконец, все стихло. Случилось это сравнительно недавно – всего то пару лет назад, поэтому мужик еще не потерял интереса к той, прошлой жизни. А ведь чем больше человек проводил времени здесь, тем меньше его интересовало, что происходит там, откуда он пришел. Кому-то сознательно не хотелось бередить старые раны, а кому-то было уже все равно. Алкаш вился вокруг вновь прибывших, будто зеленая муха над деревенским сортиром, и сыпал животрепещущими вопросами: «А водка у Вас сейчас почем? А пиво? А как там в мире политическая обстановка? И вообще? Кто у нас сейчас в генсеках?»

За два дня он вымотал всех до зубовного скрежета. Обижать забулдыгу не хотелось, но и терпеть сил уже не было. Чувствовалась в Вовчике какая-то обреченность, неустроенность, временность, будто в наспех сколоченном, щелястом сарае, что держится на честном слове до первого сильного порыва ветра и неизбежно завалится бесформенной грудой прогнивших досок. И дело было вовсе не в пьянстве, запущенности и бомжеватости. Вовчик по жизни был перекати-поле. Все то хорошее, что случалось в его жизни: престижное образование, семья – вовремя, не тратя по обычаю русских женщин лучшие годы попусту, покинувшая его жена с малолетним сыном, неизменно утекало сквозь пальцы. Да и сам он нигде не задерживался. Никчемный был человек. Пустяшный. Вертелся, будто флюгер на ветру, пролетая и мимо хорошего, и мимо плохого. Вовчик был самым навязчивым и бесцеремонным из сонма жаждущих общения, гуськом потянувшихся к лагерю отщепенцев, словно паломники к святым местам. Большинство поворачивали назад, узнав из каких краев и времен новенькие. Видимо, это было слишком далеко от их дома во всех времени и пространстве.

На Катю самое тягостное впечатление произвела совсем юная девушка лет семнадцати в длинном, почти до середины икры, коричневом форменном платье и черном фартуке. Косы её были аккуратно заплетены, перевязаны черными лентами и уложены в «корзиночку». Дождавшись своей очереди, девушка вежливо сделала книксен и с робкой надеждой в голосе спросила: «Не случалось ли Вам, сударыня, бывать в Туле, в доме статского советника Камышевского?»

Катя могла лишь отрицательно покачать головой и сочувственно улыбнуться девушке. Та еще раз присела, расправив юбки, и, вежливо поблагодарив, отправилась восвояси. Катя долго провожала глазами её прямую спину. Страшно подумать, что случилось с семейством статского советника Камышевского после необъяснимого исчезновения старшей дочери – гимназистки Вареньки. Революция, гражданская война, репрессии, Вторая Мировая. Разве Катя могла объяснить ей все это? Потеря Вареньки – лишь песчинка в череде трагических происшествий, постигших семью. И только её мать – вдова статского советника Камышевского, а в конце жизни – рядовая работница чулочно-носочной фабрики, дожившая до старости, несмотря на все жизненные перипетии, вспоминала безвозвратно исчезнувшую незадолго до революции дочь.

Приходили и просто поглядеть. Женщины – на Русланчика, мужики – на Катю (все ж таки молодая и красивая). Это утомляло. Мама и сын чувствовали себя пандами в зоопарке, поглазеть на которых выстраивались целые очереди. Когда поток любопытствующих стал иссякать, они вздохнули с облегчением.

Мечтательная словоохотливость Вовчика периодически превращалась в поток воспоминаний на тему: «А вот у нас…» Найдя свежую аудиторию, надоевший аборигенам алкаш кружил вокруг лагеря и, улучив момент, подсаживался то к одному, то к другому, немедленно пускаясь в расспросы. Как бывшего советского интеллигента с широким кругозором, получившего высшее образование, вещи его интересовали самые разные.

«Марсоход по Марсу ползает? Американский? А почему не наш?» – по-детски искренне оскорблялся он. – «А что там БАМ, достроили? А у «Жигуленка», небось, уже несколько моделей новых?»

«А войны никакой нет? В Гондурасе там или на Кубе? Мы ж их защитить должны от американских империалистов. Ракетами то у нас, поди, все склады забиты?» – неожиданно серьезно закончил он.

«Что ты понимаешь в ракетах?» – уже не скрывая пренебрежения бросил Эдуард Петрович.

«Кое-чего понимаю, как-никак в МАИ учился,» – с гордостью ответил Вовчик.

Мужчинам оставалось только удивленно присвистнуть, такого поворота никто не ожидал: «А говорил – слесарь.»

«Так это потом было. Ханку жрать на что-то надо, да и тунеядничать никак нельзя, сразу участковый допекать начинал, вот и подался слесарить в ЖЭК. Так чего там с войной?»– вернулся к актуальной теме Вовчик.

«Да сколько хочешь. Везде воюют помаленьку: в Африке, в Азии, на Ближнем Востоке. Войны на любой вкус: с арабскими террористами, сомалийскими пиратами, американскими блюстителями демократии. Разве когда-то было иначе? И наши постреляли от души. Весь ассортимент ракет попробовали, наверное. Сделали рекламу на весь мир и нагребли военных контрактов.»

«Победили?»

«А то, само собой,» – успокоил Эдуард.