Я озадаченно молчал, слушал. Рассказывала она о печальном случае из истории, как о чем-то давно вычеркнутом из нашей жизни.

«Почему он грозился спалить амбар?» — думал я. И еще много неразрешимых вопросов стояло передо мной.

— Места у нас, Василий, хорошие, — сказала Екатерина Михайловна, глядя на меня. — Можно, например, отправиться на остров, дорогу я тебе укажу. У наших родственников остановишься… Там всего-то три дома, найдешь. Понравится, может, и останешься на время. Озеро красивое, и люди добрые. Дорожка туда прямая от берега, брод, перейдешь, почти и ног не замочишь. Да там и лодка есть. А обживешься, и к нам в гости наведывайся.

Я согласно кивнул.

— Ну вот и ладно, — сказала Екатерина Михайловна, и глаза ее улыбнулись на мгновение. — Тогда пойдем, накормлю тебя.

До острова я добрался на лодке, что стояла в осоке, но уже у самого берега, причаливая, забрал воды. Пришлось развести костер, чтобы просушить одежду и привести себя в порядок.

Встретили меня у дома, как будто ждали, всем семейством: Старик и Пелагея, сестра Старика, и маленькая Аня, дочка Алевтины, и сама Алевтина. Их дом, оказалось, действительно нетрудно найти, он был самый старый на острове. Я поздоровался и рассказал, как добирался, что бродом не пошел, что лодка перевернулась…

— А мы глядим — на лодке плывет кто-то, — сказал Старик. — А потом — нет и нет.

— Да, — сказал я, улыбаясь. — Как у вас тут хорошо!

— Вот и живи с нами, — предложил Старик.

Обосновался я, выделили мне угол. Много времени проводил с маленькой Аней: она показывала мне тайные места, я фотографировал ФЭДом остатки монастыря, Аню у дерева, Аню у источника, Аню у колодца… Намеревался и Алевтину, мать ее, сфотографировать, но она ни в какую не соглашалась. Мне эта женщина показалась замкнутой, будто неотступно думала о чем-то.

И еще один человек жил на острове — Рыбак, деверь Алевтины, который, можно предположить, был к ней привязан не как родственник, а иными узами — любовными.

Мы с Аней бродили по тропе, которая петляла по острову, наведывалась во все его потаенные уголки и закоулки, как будто уводила нас в далекие земли. Аня рассказывала, куда ходили по дрова, где находится луг, на котором стоят свежие скирды и куда выгоняют коров на выпас. Показала и тропинку, которая как будто никуда и не вела, но все же существовала — кто-то ее протоптал и кто-то по ней ходил, но хозяйственной какой-либо нужды в ней не было. Много всяких разностей открыла она мне: и белый мелкий песок, и плавный спуск к воде, и сосны в дюнах, и дремучий старый лес, куда редко заглядывали. Выходил я со Стариком ставить сети, но не часто. А больше времени проводил в тишине, делая записи в блокноте, внимая покою природы, окружающей меня на острове, присматриваясь к жизни этих людей.

К Иллариону Петровичу я пока не наведывался, дал себе срок… А потом пошли дожди настоящие, осенние, затяжные.

Остров был объят тишиной, там стоял дремучий лес. И болота обступали с восточной стороны, топи, и нагроможденья горелых деревьев, и просторы лугов заливных.

Три рыбацкие семьи неизвестно почему жили на острове, совершенно обособленно друг от друга, но в каких-то сложных между собой отношениях. Ни одного могильного камня не было здесь, ни одного креста или холма. Когда еще существовал монастырь, покойника несли водой по броду, там на берегу и хоронили. Получалось, ни один человек не умер на этой земле, и уже давно стало это поверьем, и люди страшились, — предчувствуя смерть, покидали остров. А что за поверье, эти оставшиеся уже забыли, а может, и не помнили.

Однажды остров вдруг всполошился. Дождь как раз прекратился, ветер стих, замер, но пополз туман. Алевтина со Стариком пошли развешивать сети. И деверь ее, Рыбак, вышел к озеру и, стоя на берегу, вглядывался в туман. Он смотрел так напряженно, как будто пытался увидеть там призрак брата, мужа Алевтины, который утонул.

Пока я находился на острове, никто не посещал его. И я догадался, что как раз скоро и наведаются гости — было время охоты и последней ловли перед заморозками. Так и случилось. Но вначале появился, как мне сказали, Гриша-почтарь. Его вышли встречать. Сам Старик рупором сложил руки и закричал. Звук моторки на мгновение осекся и смолк, и оттуда тоже донесся крик. Старик еще призывал, но Гришкина моторка уже мчалась дальше. Можно было догадаться, что никаких писем и посылок не пришло, и потому Гришка на своей моторке к острову не пристал. Теперь еще чья-то лодка направлялась сюда.

По звуку мотора было ясно, что она петляла где-то поблизости, что вроде вот-вот должна была приткнуться к берегу, но сгустившийся туман мешал, неподвижный, замерший. Женщины на мостках ждали, приглядывались, вслушивались. Лодку вел, должно быть, кто-то знающий эти места, этот остров, однако все сбивался с пути, менял направление и снова удалялся. Алевтина вся напряглась. Деверь ее замер. Как-то вяло, уже совсем издалека, донесся из тумана выстрел.

Лодка ушла к белым пескам, за которыми лежало болото. Алевтина встрепенулась вдруг, сбежала с мостков, направляясь к дому. Скоро с ружьем в руках заспешила обратно по тропе. Раздались ее выстрелы, звонкие и требовательные. Звук мотора смолк. Она снова выстрелила. С реки ей ответил выстрел. Слышно было, что там, видимо, сели на весла и, огибая мертвую землю, горелый лес и болота, сворачивали к бухте, к белым пескам, где был дом Рыбака.