Я стоял в замешательстве и недоумении. Много вопросов родилось, но как их задать? Как спросить? Вид, наверное, был нелепый, растерянный, потому что Илларион вдруг от души расхохотался:

— Смотри, Запечник, пожалуй, Василий Иванович с тобой и сам расправится!

— У меня тоже имя да отчество есть, — криво ухмыльнулся Запечник. — А вот у этого, что стоит тут да на тебя глазеет, не мешало бы документики спросить, на паспорт глянуть. Кто он такой, чтобы по лесу шастать, может, здесь не дозволено, может, охранная зона какая…

Запечник этот хотя и имел вид жалконький, но, как я отметил для себя, вроде на скандал нарывался, словно бы надеялся, что из скандальчика могла выгореть для него какая-то, наверное, пакостная польза.

— Илларион Петрович, — решительно вмешался я, — успокойтесь. Пусть он идет на все четыре стороны. Неловко как-то, что из-за меня. Пускай…

— Ишь как заговорил, — взглянул на меня Запечник. — Видали мы таких когда-то, быстро расправлялись.

— Пожалуй, правда. Пусть идет, а то не сдержусь, — ответил Илларион Петрович. — Прости, перед тобой неловко. И ты, Екатерина Михайловна, — обратился он к жене, — прости.

— Бог простит, Илларион Петрович. Вот, правда, перед гостем нашим стыдно, — сказала Екатерина Михайловна и виновато взглянула на меня.

— Ну, ступай. До следующего раза… — только и сказал Илларион Петрович.

Запечник тут же исчез, но что-то как будто осталось от его присутствия, дух его какой-то, что-то гнетущее. И радости, что прежде была, я не испытывал.

Екатерина Михайловна, предчувствуя вопросы, видя недоумение мое, неловкость и растерянность, просила пока что не беспокоить Иллариона Петровича, подняться в светелку и там отдохнуть до утра.

— Потом, потом, — шептала она, с опаской поглядывая на мужа. — А сейчас я вам постелю.

Я чувствовал себя виновником всего происшедшего и решил поговорить завтра спокойно с Илларионом Петровичем. Конечно, меня занимала эта история, и я хотел понять, почему она привела хозяина в такое состояние. Я догадывался, что долгую вражду они прошли в жизни.

Спать не хотел, и если бы не усталость, до утра просидел бы, перебирая и разглядывая фотографии, перелистывая старые книги, которыми буквально была завалена эта светелка. На фотокарточках я видел, наверное, детей Иллариона Петровича и Екатерины Михайловны, видел детей их детей — внуков — у дома, в лесу, на реке. Попадались фотографии и похорон, и свадеб. На одном старинном снимке сам Илларион Петрович сидел, наклонив голову к Екатерине Михайловне, а на груди у него был Георгиевский крест. Встречались и недавние фотографии — Илларион Петрович в огороде, Илларион Петрович за плотницкими своими занятиями, Илларион Петрович, склоненный над книгой…

Книг в светелке было много, самых разных изданий, разного содержания и назначения: и собрания классиков в приложениях к «Ниве», и Псалтырь в сафьяновом переплете, и книги на французском языке с позолоченным обрезом — Виктор Гюго, Бальзак… Были и детские книжки с картинками в стиле «модерн», а также лубочные изделия в картонных переплетах…

Уже раздевшись, я взял томик Лермонтова, лёг, полистал немного, вспоминая стихотворения, которые с отрочества вошли ко мне в душу, наткнулся на закладку, на той закладке переписаны были строки из Пушкина: «Владыко дней моих! дух праздности унылой, любоначалия, змеи сокрыто сей, и празднословия не дай душе моей…» На заложенной странице было отчеркнуто стихотворение: «Мой дом везде, где есть небесный свод, где только слышны звуки песен, все, в чем есть искра жизни, в нем живет…»

Проснулся от необыкновенной тишины предутреннего часа. Чувствовал в себе бодрость, здоровье. Лежать больше не мог, тихо оделся, спустился вниз. В избе никого не было, топилась печь, на веревке сушилась моя одежда, стояли ботинки, вымытые и начищенные. Я постоял в раздумье и нерешительности, не зная, подождать ли Екатерину Михайловну и Иллариона Петровича или начинать собираться в путь. Но услышал голос Екатерины Михайловны, донесшийся от сарая, и направился туда. Хозяйка доила корову.

— Это ты? — разгибаясь, спросила она. — Вот хорошо. Выпьешь парного молочка?

Уже в избе, налив мне кружку молока, Екатерина Михайловна заговорила о вчерашнем:

— Илларион Петрович вечером же хотел с тобой переговорить и успокоить, да я остановила. Ну хорошо, решил, завтра. Вот я тебя и спрашиваю — дело ли выйдет сейчас с ним разговаривать? А кто Запечник? Трус, губитель нашей колхозной жизни. Был даже председателем, да не по его вышло. А с войны дезертировал. Много чего было…