Падает рубль… Но не только у валюты — у любой системы знаков: у языка, литературы, у культуры в целом, есть свойство, которое можно назвать «обеспеченностью». Насколько она духовна весома? Каким историческим опытом она оплачена? Это подобно золотому обеспечению валюты. На банкноте может стоять любая цифра, хоть со ста нулями, но при этом ценность банкноты равна нулю, если она фальшивая. Или копейкам, если валюта подверглась инфляции.
В последний год ощутимо полегчала русская культура. Все произведенное в России, оттуда исходящее, помеченное ее знаком, — резко удешевилось. Не только современная культура, а вся, на всем своем историческом протяжении, от древнего язычества, от призвания варягов, от крещения Руси… Почему полегчала? Ведь в прошлом ничего не изменилось.
Прошлое не дано раз и навсегда. Если тот же самый народ, от имени которого говорили, мучаясь и вдохновляясь, Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов, Солженицын, теперь почти единодушно поддерживает воровскую клику, которая его обирает и ведет на гибель, попутно грозя гибелью всему человечеству, то ценность этого народа на весах истории и морали резко понижается. Его вклад в духовную жизнь человечества меняется соразмерно с тем, как потомки пользуются наследием предков, приумножают его или проматывают.
И вот оказывается, что Россия, населенная в основном «крымнашистами», не слишком заслуживает интереса и уважения в глазах мирового сообщества. Мало ли что там пишут и провозглашают, если страна так взбалмошно, хамски, бандитски себя ведет! Да, у них были великие люди, но теперь понятно, что они говорили не от народа, и никакой глубинной мудрости, опыта, исторической субстанции за ними нет. Невозможно ведь поверить, что за спиной Пушкина, Толстого, Менделеева, Павлова, Сахарова стоит тот самый народ, который теперь почти единодушно голосует за Путина. Призывы к добру и состраданию, любовь к прекрасному, уважение к труду, — все это лишь голоса одиночек, вопиющих в пустыне.
Геродот рассказывает исторический эпизод: на греческий политический форум сошлись представители всех государств, больших и малых. Красноречивее всех говорил посол одного из самых мелких полисов. И когда он закончил свою вдохновенную речь и был удивлен тем, что к его словам не отнеслись с должным вниманием, Фемистокл ему объяснил: «Друг, твоим речам недостает государства».
Вот так и всему, что исходит из России, ее литературе, искусству, науке, сейчас недостает народа, который обеспечивал бы — своей мудростью, опытом, поступками — то, к чему призывают его великие. Как ни горько признаться, Россия претерпевает духовный дефолт. На банкнотах значатся огромные суммы — «судьба человечества», «братство и справедливость», «многополярный мир», «небесные идеалы», — а обеспечить их нечем. Иссяк золотой запас.
Кризис — это суд. Над собой
Общество вошло в период жесточайшего кризиса — прежде всего, психологического и морального. Как его пережить и выйти из него победителем? Об этом можно узнать из самого известного романа о кризисе — «Преступления и наказания» Достоевского. Вся наша история за минувший год проходит под знаком этого неотвратимого «и». Сначала роковой вопрос: тварь ли я дрожащая перед мировым сообществом, должен ли я соблюдать моральный и юридический закон, — или право имею? Я молод, силен, могу весь мир перевернуть, а той захудалой стране ее сокровища вовсе и не к чему, ей помирать пора, распадаться на части. По совести можно себе разрешить — и отобрать у нее эту жемчужину…
И вот, спустя несколько месяцев, этого переступившего сверхчеловека, сверхдержаву начинает трясти лихорадка, пустота и холод пронизывают до костей. Наступает чувство абсолютной отторженности от мира. Даже самые близкие вдруг отдалились, потому что разрыв связи с человечеством произошел в самом раскольщике, взявшемся за топор. Пока не раскается, не возьмет вину на себя, он обречен нести на себе проклятие пролитой крови.
2014 г. оказался годом страшного суда над Россией. Греческое слово «кризис» и означает «суд». Всем, кто застигнут кризисом, приходится преодолевать его внутренне, вглядываясь в основание своего характера и культуры. Сочувствовал ли ты всеобщему порыву под разудалым лозунгом «всё — наше»? Ощущал ли ты прилив гордости при виде слабых и униженных и всплеск радости при известиях о чужих бедах? Слышал ли в своем сердце барабанный бой при кличах: «Танки на Киев», «Европу к стенке», «Победим Пиндостан», «Разгромим пятую колонну»? Надо вынуть из сердца эту занозу — убеждение, что мы лучшие, что мир перед нами в долгу и нас несправедливо обижают. Если поймем, что справедливо, а по грехам нашим еще и милосердно, тогда полегчает, — но только если не остановимся на полпути, не попытаемся опять схитрить и увернуться от кары/кармы.
Я на днях был на выставке Ансельма Кифера, у которого преобладает черная и пепельная тональность (даже в подсолнухах), а многие картины сделаны целиком из свинца. Нет более актуального художника для современной России, чем этот немец, который до сих обожжен историей своей страны (он родился в 1945). На одном из его полотен — «Пути к мировой мудрости. Битва Германна (1976) — портреты Канта, Фихте, Гете, Шиллера, Клейста, Вагнера на фоне битвы Германна, который героизировался в нацистской Германии. И они, эти великие, тоже прямо или косвенно причастны к трагедии «сверхнарода», гордого своим величием и разрешившего себе «кровь по совести».
Российское общество нуждается в новом уровне самосознания, в критике даже таких «незыблемых основ», которые выражаются понятиями «народ», «победа», «подвиг», «земля», «Россия», «родина», «сила», «единство», «целостность», «слава»… Казалось бы, что плохого в таких словах, как «великая Россия», «русский мир» или «Россия превыше всего»? Но подставим сюда, например, Германию — и поймем, почему для современных, вменяемых немцев невозможно так мыслить о себе в стране, вот уже семьдесят лет выздоравливающей от нацизма. А наше тоталитарное прошлое гораздо глубже, попытки же очищения от него были поверхностными и затрагивали лишь узкий слой общества. Двенадцати лет тоталитарного неистовства хватило Германии, чтобы опамятоваться, а Россия уже второй раз попадает в тот же капкан, из которого четверть века назад выбралась вроде бы невредимой, почти бескровно. Только теперь становится ясно, какие огромные задачи нам предстоят: не просто декоммунизация, но деархаизация общества.
Нынешний год — это время суда над всеми традициями и культурой. Над классиками, современниками, над нами самими. Либо обессмысливается все то, что делалось на протяжении трех веков после открытия окна в Европу, — либо стремление привить людям чувство свободы, достоинства, ответственности, сострадания должно как-то обрести историческую плоть, перейти из великих книг и литературных образов в бытие общества. Сейчас много говорят о «люстрации». Это слово — от латинского «lux», свет, и означает просветление, очищение. Нужна внутренняя, духовная люстрация, которая может затронуть многое из того, что нами любимо, даже у Гоголя, Достоевского, Блока, Маяковского, Пастернака, в их «скифских», кичливых, воинственных и обожательных мотивах. «Попробуйте, сразитесь с нами! Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, С раскосыми и жадными очами!». Чем же тут гордиться? Придется всем нам, вслед за Пушкиным, с отвращением вглядываться в свою прошлую жизнь и горько лить слезы, пытаясь смыть печальные строки. Среди них, увы, и «Клеветникам России» самого Пушкина: «Так высылайте ж к нам, витии, Своих озлобленных сынов: Есть место им в полях России, Среди нечуждых им гробов». Увы, когда правда в слезах покидает поэта, за нею, понурясь, уходит даже его великий дар.
Ольга Седакова мне возразила: не лучше ли сначала разогнать всю политическую нечисть, а уже потом заняться и классиками и выяснить, как и в чем они, наши светочи, могли способствовать этому мраку. Какие могут быть счеты к Пушкину-Гоголю, когда нас окружают Гиркины, Дугины, Д. Кисилевы и их начальники? Но — не могу согласиться. Так и немцы могли бы думать: покончим сначала с Гитлером и его сворой, а уже потом перечитаем Фихте, Клейста, Вагнера, Ницше и в демократическом обществе их обсудим, а кое за что и осудим. Но нет, не получается. Т. Манн в «Докторе Фаусустусе» (1943-46) показал музыкальные и глубоко культурные истоки того демонического вдохновения, которое потом сметало целые народы и выстраивало Освенцим. Россия сейчас падает в такую историческую бездну, что ударяется о свое метафизическое дно. Политика перестает быть только политикой, поскольку задевает уже метафизический нерв существования страны, тот, где коренятся начальные и последние смыслы: отчего, куда, зачем? И речь не о том, чтобы осуждать Пушкина, Гоголя, Достоевского, — они свою великую миссию выполнили и, конечно, посеяли больше добра, чем зла. Речь о том, чтобы в самих себе найти те корешки зла, которые прорастали и через них, и через всю историю и культуру страны: в себе найти и из себя же выкорчевать.
Два извечно русских вопроса: «кто виноват?» и «что делать?» — получают теперь, на суде всего народа, неожиданные, но единственно возможные ответы: «Ты сам виноват» и «Делать нечего». Выход один: раскаяться, вернуть чужое, расплатиться по всем счетам, понести заслуженное наказание. Тогда-то и начнется другая жизнь… Но, следуя финалу «Преступления и наказания», это могло бы уже составить тему нового рассказа.
V. ИСТОРИЧЕСКИЕ ПУТИ И БЕСПУТЬЕ
Новороссия или Новомосковия?
Сейчас много говорят о Новороссии, о расширении «русского мира» за границы России. Но похоже, что Россия ускоренно движется в обратном направлении, к «Московии». Так называли русское государство допетровской эпохи, с XV в. до конца XVII в., с его стремлением отгородиться от Запада, над которым оно превозносила себя как оплот истинной, православной веры: Москва — «третий Рим» («а четвертому не бывать»).