То ли там действительно были тяжелые потери и повреждение матчасти, то ли датские артиллеристы не хотели, чтобы на них в обратку дождем сыпались шестидюймовые снаряды… Ведь, в отличие от обычной полевой артиллерии (которая, отстрелявшись, снимается с позиций и уходит от греха подальше), береговые батареи, пушки которых весят несколько десятков тонн, деться никуда не могут, и потому вынуждены терпеть ответный обстрел. Бронебашенные батареи, прикрытые броней и бетоном, конечно, поустойчивее к артиллерийскому обстрелу, но в данном случае речь о них не шла.

Одним словом, если не считать тот обстрел, мы здесь как на курорте. Шведское население, хоть и ворчит втихаря, но никаких особых эксцессов не устраивает. Последний раз Швеция воевала, кажется, сто тридцать лет назад, и не хочет повторять это снова. Вот, например, местная учительница и по совместительству моя квартирная хозяйка Герта, статная женщина в возрасте около тридцати, с пышной, обвитой вокруг головы косой цвета спелой пшеницы, вдова с трехлетним сыном. Мужа-рыбака взяло море безо всякой войны. А может, это была сорванная с якоря в шторм мина – одна из тех, которыми, начиная с тридцать девятого года немцы, финны (да и наши тоже) стали обильно загаживать Балтику. Никто не знает, что там произошло. Еще осенью сорокового ушли рыбаки на промысел в море – и с тех пор ни ответа, ни привета. И даже на русскую, то есть советскую, подлодку дело не спишешь. Ну что тут можно сказать – все мы смертны…

Ничего личного у меня к этой Герте не было и нет. Ну, квартирная хозяйка, ну женщина, ну молодая, ну грудастая – и что с того? Самое главное, что не наш, не советский она человек. Нас перед этой операцией особо предупредили, чтоб блюли моральную чистоту не заводили шашней с местными. А за насилие и вовсе пообещали поотрывать все, что снизу болтается, и отправить в штрафроту. Это я понимаю. Ведь мы, бойцы и командиры Красной Армии, представляем здесь великий Советский Союз. Не хватало еще, чтобы на нас, советских солдат, показывали пальцами и говорили, что, мол, они развратники, грабители и подлецы.

Кроме того, я и сам не хотел никаких отношений с этой, или еще какой другой, местной женщиной. В любом случае, с такими надо со всем уважением, ведь не какая-нибудь гулящая баба, а честная вдова. А то еще западет в сердце – так, что и не выдерешь. И что тогда делать? Ведь пока неизвестно, как после войны дело обернется. Будет Швеция в составе СССР или останется независимой буржуазной страной, как говорится, с человеческим лицом.

Но я боюсь, что из моих благих намерений ничегошеньки не выйдет… Ибо эта Герта сама положила на меня глаз и всячески демонстрирует признаки своего благоволения. А то как же – молодой, всего тридцать четыре года, и уже полковник; к тому ж недурен собой, не хилый заморыш и не тучный толстяк. К тому же я принадлежу к армии-победительнице, которая уже переломала кости хваленому вермахту и, как говорят, в глазах женщин это тоже немало стоит. Спасает меня пока лишь то, что я ни бум-бум по-шведски (только немного по-немецки), а Герта не понимает по-русски. Но вот ведь какая штука – птички там небесные или зверьки и вовсе человеческого языка не знают, но при этом умудряются как-то размножаться… Поэтому, уходя спать, я не забываю закрывать дверь в комнату на щеколду. Тьфу, тьфу, от греха подальше…

* * *

25 октября 1942 года, Утро. Дания. Хельсингер, окрестности пролива Эресунн.

Бывшая русская Великая Княжна, дочь русского императора Александра III и внучка датского короля Христиана IX, Ольга Александровна Романова.

Дочь предпоследнего русского императора вместе со своими родными и близкими стояла на берегу, с тоской и отчаянием глядя туда, где за серыми водами пролива Эресунн лежал шведский берег. Совсем недавно Ольге Александровне Куликовской-Романовой исполнилось шестьдесят лет… Рядом с ней стоят самые близкие люди. По правую руку – муж, Николай Куликовский, а чуть позади – их сыновья со своими датскими женами: Тихон с Агнет и Гурий с Рут. Рут, в свою очередь, держит на руках годовалую Ксению, а еще одно пополнение благородного семейства Куликовских-Романовых находится у нее в животе. Оба ее сына являются полноправными подданными датского короля, и оба выбрали для себя военную карьеру в рядах престижной датской Королевской гвардии. Только Тихон служит в пехотном, а Гурий – в гусарском полку. По этой причине оба они прекрасно знают положение дел в датской армии.

Все эти люди, осколки былой роскоши, сейчас оказались между Сциллой наступающих большевистских армий, стоящих в нескольких километрах к северу, и Харибдой германского фашизма, в последнее время оборотившегося самым настоящим сатанизмом, захватившим всю Европу. Конечно, в Дании эсэсовцы пока еще не закрывали церкви, а их черные жрецы не приходили по ночам в дома тех, чье происхождение было признано недостаточно арийским, с целью забрать для жертвоприношения молодых женщин и детей. Но все понимали, что начало этого кошмара – лишь вопрос времени. С одной стороны, Романовы, как династия, имели самое что ни на есть арийское происхождения. А с другой стороны, стало известно, что датскую армию, которую в сороковом году подвергли мягкому интернированию, в полном составе собираются отправить на Восточный фронт.

Но это было до известия о том, что Советский Союз объявил войну Швеции и в первые же часы этой войны взял штурмом Стокгольм. Восточный фронт сам приблизился к Дании на минимальное расстояние и остановился за проливом Эресунн. Узнав об этом, Тихон сказал Ольге Александровне:

– Знаешь, мама, датская армия не воевала против немцев, не будет воевать и за них. Прошли те времена, когда датчане храбро сражались со шведами и немцами за Сканию^[19] или Шлезвиг-Гольштейн^[20]. Нынешнее поколение считает, что пусть их лучше завоюют, чем они будут вести войну, в которой невозможно победить. Дания – маленькая страна, имеющая могучих и жадных соседей, и в силу этого изначально считает себя заложницей их политических игр…

Историческая справка:

Потомки Романовых, как и остальная датская колония эмигрантов из России, просто не знали, куда деваться. С одной стороны были немцы со своим полоумным Гитлером, помешавшиеся на расовой теории и ударившиеся в поклонение Сатане, лишь бы остановить накатывающий с востока стальной вал советских механизированных корпусов. Любой не ариец, а особенно не арийка, попав на территорию Третьего Рейха, рисковал в быть схваченным прямо на улице, чтобы стать жертвой, приносимой арийскому богу на специальном эсесовском капище. С другой стороны были «красные», в последнее время научившиеся наносить врагам удары сокрушительной силы. При этом их десантные части, сконцентрированные в южной части Швеции, в любой момент были готовы перепрыгнуть через узкий пролив Эресунн. Жители Хельсинки и Стокгольма уже познали на себе ярость нашествия новых восточных варваров. Теперь же, наверное, пришло время Копенгагена…

Полковник Куликовский, кряхтя и слегка постанывая от ноющей боли в раненой четверть века назад ноге, сказал жене и сыновьям, что, с его точки зрения, десантная операция большевиков на остров Зеландия в свете складывающейся стратегической ситуации становится неизбежной. Большевистскому Балтийскому флоту пролив Эресунн нужен для выхода в Северное море.

Настроения в русской диаспоре были близки к паническим. Никто не знал, что делать и куда бежать. Шквальная бомбардировка большевиками морской крепости «Миддлгрум» в ответ на обстрел противолежащего шведского Хельсинборга, и тишина, установившаяся в последующие дни, когда большевиков больше никто не провоцировал, показали, что намерения красных весьма серьезны, но при этом они не хотят лишних жертв среди некомбатантов ни на той, ни этой стороне фронта. Тихон имел знакомых, которые служили в этой крепости и выжили при обстреле. Переговорив с ними в королевском госпитале, он сделал вывод, что то был настоящий ад, и все не успевшие спрятаться в укрытия в начале бомбардировки, погибли на месте. Теперь датские артиллеристы боятся даже смотреть в сторону противоположного берега, а заставить их открыть огонь можно лишь под страхом расстрела.

К тому же прошлой ночью Ольге Александровне приснился, как она посчитала, вещий сон. В нем по светло-серому осеннему небу бесшумно скользили темные тени планеров с нарочито большими красными звездами на крыльях, а где-то далеко вверху, под облаками, гудели моторами огромные четырехмоторные бомбардировщики, имя которым – легион. Планеры бесшумно опускались на большой зеленый луг и из них выскакивали кряжистые, почему-то бородатые, до зубов вооруженные мужики в зеленых пятнистых полушубках, обвитых пулеметными лентами, и папахах, перечеркнутых красной полосой. Она, маленькая и слабая пожилая женщина, застыла в испуге, стараясь закрыть спиною детей, которые виделись ей снова маленькими мальчиками. Но красные, которые в этом сне были для нее на одно лицо (и это лицо являлось лицом ее собственного отца), не замечая скорчившегося в испуге семейства, бежали мимо нее. Обернувшись, она увидела, что далеко за ее спиной эти бородатые мужчины вступают в бой с рогатыми и хвостатыми чертями, одетыми в узнаваемые мундиры и каски цвета фельдграу.

Ольга Александровна тут же рассказала свой сон мужу и сыновьям, и после этого семейство погрузилось в старенький автомобиль, оснащенный мерзко воняющим дровяным газогенератором, и отправилось к морю смотреть на противоположный берег. Будь оккупационный режим в Дании чуть менее либеральным, такая поездка выглядела бы подозрительной и непозволительной. Но что было, то было, и Куликовским-Романовым удалось подъехать почти к самому урезу воды. Был отлив, и мерзко крикливые, сварливые чайки ходили по мокрому песку, выискивая и поедая всякую морскую мелочь, не успевшую сбежать с отступающей водой.

– Мама, мне страшно, – сказал встревоженный Гурий, увидев эту картину безудержного пиршества, – давай вернемся домой, соберем вещи и уедем отсюда как можно дальше. Папа был прав. Красные скоро будут здесь, и тогда нам всем несдобровать…

– Да, мама, – поддержал Тихон младшего брата, – тут становится опасно. Давай уедем…