– И поэтому ты стал карателем? Ты ненавидел нас за то, чего не мог сам?

– Нет, – Атэ покачал головой, – я всё же не так глуп. Я стал карателем, потому что не хотел служить во флоте двадцать лет. Собственно, карателей ещё не было. Красный Феникс, – Рэна чуть вздрогнула, услышав название отряда, но Атэ этого не заметил, – создавался для спецпоручений Магистрата. Разумеется, попасть туда было непросто. Фениксы хорошо ели, много спали и мало покидали Атоллу. Феникс на груди был пропуском на любой бал. Женщины вздыхали и кокетливо прикрывались веером при виде нас. Расплата была проста: нас тренировали на убой. В случае войны мы пошли бы в пекло первыми, накачанными итой под завязку. И даже если бы мы сражались хорошо, мы бы все равно умерли от иты. Да, эта мысль нравилась женщинам. Но войны не было. И мы, избалованные юнцы, ходили как павлины, распустив хвосты, и творили такое, отчего у опытной проститутки покраснели бы уши. Да, мы пробовали всё.

Движения руки Атэ на спине Рэны стали мягче, теперь его пальцы выписывали расслабленные круги и восьмёрки.

– Ты хотел бы вернуться в те дни? – спросила Рэна, почувствовав перемену.

Атэ вздрогнул, вырываясь из воспоминаний.

– Нет, – ответил он резко, – в одну реку не войти дважды. Но я отвлекся. Ты не об этом хотела поговорить.

– Рассказывай, – поддержала его Рэна, – мне интересно.

Атэ вздохнул.

– Ну что ж… Всему приходит конец. Настал день, когда нас подняли по команде раньше обычного. Из окон, из дверей, из соседних казарм звучал забытый за века призыв: «Во имя Света». Изначальные, да никто из нас и не помнил, что мы служим «Свету». И, конечно, не всех обрадовала такая новость, – он пожевал губами. – Поначалу были те, кто мечтал сбежать. Самые трусливые кричали, что не хотят воевать, что не будут убивать невинных. Дезертиров четвертовали. И скоро протесты стихли.

– А ты? – спросила Рэна.

– Ну, вот тут мы и подходим к тому, с чего начали. Для меня это был приказ. «Плевать, – сказал я себе, – на то и гвардия». И эта фраза стала моим девизом на долгие месяцы. Моё сердце стучало громче от одной мысли о том, что я иду в бой во славу Императора, именем Света выжигаю скверну с лица земли. Я был… частью целого. И мой мир был прост. Получил приказ – выполнил приказ. В этом была особая гордость. Ведь нам могли приказать сбить солнце с неба и в корзине принести императору – и мы бы сделали это, даже если бы сгорели.

Это, – он замешкался, – было почти как первая доза иты.

Рука Атэ замерла на пояснице чародейки, и почти синхронно сжались пальцы Рэны на его плече.

– Знаешь… Я скучаю по тем дням, – сказал он тихо, – как бы это ни звучало, – он облизнул губы, прежде чем продолжить.

– Во мне был свет. Чистый свет. От пяток до головы. Я чувствовал его. Я творил что хотел, и что бы я ни сделал – это было правильно. Кален… – Атэ снова замешкался. – Он был другим. Я понял это уже тогда. Но ведь мы не могли быть все на одно лицо, верно? Он тяжело перенёс смерть сестры. Какая-то горечь поселилась в нём. Чёрная злоба, то и дело рвавшаяся наружу. Когда он голыми руками вырывал сердце отступника – я видел такое не раз – его глаза сверкали не просто красным. В них горело безумие. И за это я любил его как брата. Я хотел ему помочь. Тёмные не убили никого из моих родных, но я мстил за его семью, как за свою.

Атэ перевёл дух и продолжил.

– Я обещал не говорить о войне – и не буду. О ней можно рассказывать слишком много и долго. Она кончилась. И на этом поставим точку. Начался мир – «новый мир», как говорят у нас, ведьмаков. За пять лет войны Фениксы постарели на все двадцать. И продолжали стареть. Ита почти не действовала. А жажда не проходила. Нас перестали звать на балы. Мы больше не были желанными кавалерами. Аристократы смотрели на нас с брезгливым отвращением – кто знает, почему? Может, их пугали наши красные глаза, а может – те самые «ведьмачьи байки». Ты бы слышала Калена, – Атэ усмехнулся и тут же стал серьёзным. – Наверно, из-за них я и перестал к нему приходить. Даже сами мы с трудом могли терпеть друг друга. А потом… По праву войны каратель, да и любой солдат, мог заявить права на трофеи. И мы заявляли. Ведь мы были повелителями вселенной. Но как бы мы ни хотели обратного, как бы мы ни выжигали сестёр и дочерей наших врагов, у них всегда оставались племянники и кузены. Не прошло и года после победы, как начались суды – родственники требовали вернуть им замки, драгоценности… Даже тела убитых. Конечно, об этом не просили правнуки деревенских ведьм, сожженных на костре. Только благородные, чьё слово в суде имело немалый вес, – Атэ помедлил, размышляя. – Было всякое. Кое-кто из наших сходил с ума. Пытался убить новых «врагов». Обвинял их в скверне. Но от этого нас ненавидели только сильнее. Чаще ведьмаки просто не доживали до суда. Имущество отбирали уже у их детей и вдов, делая тех невольными соучастниками преступлений. Империя вычищала гнойную рану.

Атэ вздохнул.

– Нам с Каленом повезло. Если это можно считать удачей. Кален уже после войны унаследовал замок – никто из его родни не дожил до победы. Отсудить его не могли – он не был трофеем. Конечно, при дворе такого лорда никто видеть не хотел. А может, и сам он не стремился участвовать в многолюдных празднествах. А я… У меня была Лана. Лана ждала меня все годы войны. А после никогда не говорила со мной о ней. Никогда не спрашивала об ите и делала вид, что мои глаза ничем не отличаются от глаз других кавалеров, что просили её руки. Она будто запечатала эти годы в моей памяти, – Атэ с силой стиснул кожу на спине Рэны, не замечая, как магесса замерла под его рукой, не чувствуя, что причиняет боль. – Но эти годы были. Их не вытравить из памяти и не выжечь теплом её любви. От неё ушёл мальчишка-гвардеец, а вернулся старик, знающий запах иты и вкус власти. Она баюкала мои трясущиеся руки перед сном. Вытирала пот со лба, когда меня бил жар, и все во мне тянулось к тумбочке в поисках пыльцы.

Атэ еще крепче прижал к себе худое тело и откинул голову на подушку, глядя в потолок.