15 сентября. Утром приехали эвенки-охотники, привезли рыбу: ленков и одну кету. Начинается ход кеты, и мы, видимо, будем с рыбой. Самцы кеты очень истощены, они ничего не едят, идут вверх с самками, спариваются там и гибнут. Самки полны икры. Той самой, кетовой.

Поели ухи и отправились на работу.

27 сентября. Дошли до речки Джамку. Ее берега пологие, плавно спускающиеся к воде. Она неглубока и, в отличие от других рек Амгуньского бассейна, тиха. Вода прозрачна, на дне видна ровным слоем галька. Недалеко от берега ходит спокойно ленок, немного дальше их уже можно насчитывать десятками. Домой идем берегом Джамку. Идти нелегко, — нагроможденные друг на друга деревья, скользкие, без коры, преграждают путь. Перелезаем через них. Тропы нет, идем как попало. У устья Джамку, где она вливается в Амгунь, останавливаюсь, потрясенный зрелищем. Идет кета. В этом месте перекат — мель, и видно сплошное движение кетовых хребтов. Кеты так много и идет она так густо, что, если взять палку, можно легко набить целую бочку. Многие обессилели. Они подходят к берегу и беспомощно качаются из стороны в сторону. Я толкаю одну из них носком сапога, и она вяло отодвигается на метр и там стоит. На туловищах многих рыб неприятные красные пятна. Хочется понаблюдать это удивительное зрелище, но начинает лить дождь и приходится спешить домой.

28 сентября. Солнце всходило багровое. Дул пронзительный ветер. И от солнца и от ветра густой туман приходил в движение, изменяя все вокруг. Причудливо вырисовывались во мгле сопки, деревья на противоположном берегу Амгуни казались гигантскими. Я собирался ехать к нулевому пикету. Жеребцов привез краску, и нужно было карандашные записи на угловых столбах, реперах и пикетных сторожках закрепить краской. Взял я с собой Васятку Новикова. Намечалось доехать до места работы, там бросить лодку и самим продвигаться по трассе, стараясь к ночи вернуться в лагерь. Я еще ни разу не спускался вниз по Амгуни и потому с нетерпением ждал отъезда. Васятка отливал воду, затыкал щели. Наконец он объявил: «Готово!» Мы оттолкнулись от берега, и сразу же течение подхватило нас. Все с невероятной быстротой понеслось назад. Мною овладел непонятный азарт, хотелось плыть еще быстрее. «Греби, Вася!» — крикнул я.

Мелькали отмели, обрывистые берега, надвигались сопки и оставались за спиной, лодка влетала на перекаты, задевала днищем гальку, подпрыгивала, скрежетала и с еще большей скоростью неслась вниз. Вылетела на кривун, миновала его и случайно не коснулась огромного завала. Оглянулся назад и только тут понял миновавшую опасность — вода высоко взмывала от ударов на завал и с шумом падала вниз, образуя воронку. Васятка сидел бледный, упирался руками в борта лодки. Поехали медленнее, не гребя, правя только рулевым веслом.

Когда я поднимался вверх, то тяжелая работа не позволяла любоваться природой, сейчас же все вставало в глазах в новом освещении. Сколько красоты в этой нетронутой девственности края! Чувствуется во всем сила, могучая воля. И нельзя сказать, что здесь хаос, нет, тут царствует природная организованность.

Из одной протоки при появлении лодки вылетели три крохаля. Васятка выстрелил и промазал, вслед за выстрелом откуда-то сбоку налетели на нас два гуся. Васятка опять выстрелил и снова смазал. Но не успело еще эхо замолкнуть в горах, как мы услыхали другой выстрел, ниже по Амгуни. Мог стрелять только Забулис. Через несколько минут я увидел палатку и у костра Забулиса и Петю Кустолайнена.

— Холодно сегодня, — заметил я.

— Ну, это деталь, вот зимой — да, — ответил Петя.

Поехали дальше. Миновали старый лагерь, пересекли Темгу и пристали к берегу, на два километра ниже ее, где стоял шест с табличкой — «Начало работ 3-й партии».

Пока мы добирались до трассы, солнце успело высоко подняться и разогнать облака. Стало парить. Мошка ожила и заклубилась у наших лиц. Писать не было никакой возможности, — лезла в глаза, облепила все лицо. С каждой минутой ее становилось все больше, тучи садились на лицо, лезли в глаза, в нос, в уши, в рот. Я чихал, плевался, вытаскивал карандашом из ушей, но ее была тьма-тьмущая. Наконец терпение лопнуло, я упал лицом в траву и оставался неподвижным в течение нескольких минут. От земли пахло перегноем и чем-то сладковатым. Но мошка не оставляла и тут, и тогда, собрав остатки терпения, я разжег костер и окрикнул Васятку, — он тоже лежал вниз лицом. Когда он поднялся, то я не узнал его. Все лицо было опухшим. Сидели у костра до тех пор, пока солнце зашло за тучу и наступила прохлада. Только тогда начали работать. Впереди было пятнадцать километров, — это немалый путь по тайге, да еще с работой.

Пришлось нажимать.

29 сентября. В лесу утро. Тихо. Редко-редко свистнет рябчик. Тайга безмолвна. Но проходит полчаса, и она наполняется самыми разнообразными звуками, — пришли люди. Неожиданно раздается пение. Поет не то женский, не то мужской голос, и, когда заканчивает куплет, последние слова подхватывают несколько голосов. Это идет Маша со своим отрядом.

Я все больше узнаю ее. Сколько в ней энергии! Нет, она никогда не захнычет от трудностей. Видимо, жизнь ее не особенно баловала. На голове у нее накомарник, надетый наподобие шляпы. Идет ли это к ней? К ней все идет. Уверенная, почти мужская походка, озорной взгляд и девичья нежность щек. Голубизна глаз, соломенный цвет волос и наивная веснушчатость — вот ее портрет. Нельзя не улыбаться, глядя на нее, и я улыбаюсь. Она проходит мимо и еще сильнее «нажимает» на голос.

— Пой! — кричит она, обращаясь ко мне.

— Сейчас, — отвечаю я.

Это ее смешит. Смеется весело и заразительно. Смеюсь я. Смеются работяги и весело подмигивают мне, как бы говоря: вот, дескать, какая у нас Маша, с ней не пропадем.

Они проходят. Сзади идет Петя Кустолайнен. На носу у него лоскут бумаги.

— Что это? — спрашиваю его.

— Упал на змеевик, но это деталь, только поцарапал, вот если бы проломил…