— Но при чем же плохая работа?

— А от самолетов всё. А как подумаю про Машу, да как представлю себе, как она носилась по берегу, когда в первый раз был самолет, так и лента валится из рук!

А вечером очередная сцена. Рабочие отказались от сохатины — «воняет она» — и потребовали мясные консервы. Их привез Забулис очень немного, Ник. Александрович держал их на «черный день». Мясо «не воняло», оно обвялилось. Но началось не с бродяг.

11 сентября. Отказался идти на работу бригадир Троицкий, и не из-за консервов, а из-за махорки. «Пока не будет курева, до тех пор на работу не выйду, хоть месяц! Я без ума хожу без курева, у меня все из рук валится».

Опять пролетели самолеты, на этот раз мы их проводили скучным взглядом. Вот уже несколько дней как нет у нас жиров, нет пшена, а сегодня доели сохатого, ладно еще охотники поймали рыбы. После работы, на маленьком совещании, было принято — послать Забулиса в Баджал за продуктами. Наметили ему рабочих — Троицкого и Колодкина, но они отказались ехать. Вызвался добровольно Мишка Пугачев, и согласился поехать охотник-эвенк.

12 сентября. Сопки словно похудели, стали желтыми, некрасивыми, в проплешинах. Косогоры покрылись кроваво-красными пятнами. Деревья поникли ветвями в предчувствии скорых морозов. Скучно, неуютно. Небо, словно в тон всему этому, стало тоже некрасивым. Вечно хмурится, брызжет дождем, закрывается тучами, точно ему противно глядеть на умирающую природу, а то вдруг прояснится, блеснет солнцем, как бы пытаясь вернуть прежнюю красу природе, но от этого еще некрасивее становится тайга, и тогда вновь закутается в тучи небо, и долго моросит, создавая туманы. И только одна Амгунь по-прежнему неукротима, беснуется и даже как бы хвастает своей силой перед растительным миром. Наступают холодные, угрюмые ночи, наступает угрюмая, безрадостная осень. А мы в рваных палатках, заплатанных рваными тряпицами, без теплых постелей, без теплой одежды. Одна надежда — самолеты. Верим в них, — не зря же они, — и забываем сегодняшние невзгоды. Не вечно же будет нам плохо, когда-нибудь и мы будем в тепле.

13 сентября. Гул нарастал. Самолет приближался. Он летел по Амгуни. Кто-то крикнул: «К нам!» Кто-то взвизгнул от восторга. А потом наступила тишина — самолет пролетел мимо, гул затихал.

— Эх, мать твою… — сокрушенно проговорил Перваков и с отчаянья воткнул топор в дерево. — Ну что бы ему залететь!

И опять тайга наполнилась звоном топоров и шумом падающих деревьев. Через час снова послышался гул самолета, но теперь уже никто не питал надежд. «Обратно летит», — меланхолично сказал Ник. Александрович и приник к трубе теодолита.

Но гул неожиданно усилился и прекратился где-то неподалеку. Все вопрошающе посмотрели на небо, будто оно могло ответить нам.

— К нам, — неуверенно сказал я.

— К нам!.. К нам! — закричал Перваков.

Заулыбались, заговорили, начались предположения: «Забулис приехал, привез махорку, сахар». — «А по-моему, Чечулин, главный инженер экспедиции», — высказал предположение Ник. Александрович. «А по-моему…» Говорили, не слушая друг друга. Домой неслись, не замечая кочек, наваленных деревьев, воды и мошки.

Встретила Маша. Оказалось, был самолет, он разыскивал лодки Ванюшки Герасимова и Жеребцова и думал, что мы — это они. Постоял недолго, сообщил, что в Баджале есть махорка, сахар и обмундирование, обещал залететь завтра и отвезти нашу заявку начальнику экспедиции Маккавееву. И опять говорили наперебой, но радость сразу исчезла от тихо сказанного Прищепчиком: «Значит, махорки нет?» И настроение омрачилось. Опять разбитое корыто.

А после ужина, когда небо стало темно-синим и когда заблистали редкие звезды, приехал Забулис. Не знаю, какие слова надо найти, чтобы понять ту радость, которая овладела всеми, когда узнали, что махорка есть. Тут же задымили цигарки. Люди ожили.

Бат привез ящик махорки (ящик махорки!!!), сорок килограммов сахара, сухие овощи, ватное и брезентовое обмундирование. Новостей лодка. Левобережный вариант отпал, начальник «Лентранспроекта» снят с должности и направлен помощником Маккавееву. 4-я партия в поле еще не выехала, два самолета (которые мы так ждали!) неудачно сделали посадку в Баджале и прорвали себе брюшину фюзеляжа, жиров на базе нет, проект магистрали сдать к Первому мая 1938 года. На место Лесовского назначен новый замначпартии по геологии.

14 сентября. Еще двенадцатого было совещание, на нем выбрали профоргом Прищепчика и редколлегию стенной газеты. В редколлегию вошли Неокесарийский, Сараф и я. Уже ночь. Все спят. Слышны прерывистый храп Походилова и тонкое, жалостное посвистывание Ник. Александровича. Передо мной две свечки, я переписываю материалы. Стенгазета названа «Амгунец». Впервые в открытую говорят о своих «болезнях». От рабочих поступила заметка, выражающая недовольство Ник. Александровичем. От ИТР жалобы на руководство. В передовице вскрыты все неполадки, и есть фразы, предупреждающие о вредительстве. Следующий столбец заполнен фактами безобразия в организации экспедиции. Потом следуют фельетон, стихи и отдел «Кому что снится». Глаза слипаются от усталости, и я выхожу из палатки.

Ночь темная, густая. На небе ни звездочки, все закрыто мраком. У ног, под обрывистым берегом, тихо всплескивают волны, они не нарушают тишину, а как бы еще больше ее подчеркивают.

Где-то высоко летят гуси. Их не видно, и до меня доносится только уверенный и озабоченный крик вожака. «Осень», — думаю я, и грусть тонкой паутиной окутывает сердце.

Свечи догорают. Я достаю новые и продолжаю переписывать.