— То-нем! — закричал и я. И поймал у ног весло и ящик. Лодка лежала на дне, и, слава богу, глубина была нам по пояс. Выбрасывали вещи на берег Перваков с Баженовым. Я им подавал.
Нас услышали. И вскоре, как черная тень, мелькнула чья-то лодка. За ней вторая…
На перевернутой днищем лодке сидит Матрос — гребец Походилова.
— Не поеду!
— Если не поедешь, оставлю на берегу! — грозит Мозгалевский.
— Оставляй! — кричит ему в лицо Матрос.
— Не имеешь праву, нету такой закон! — наступая на Мозгалевского, кричит рабочий-татарин. — Не старое время. Что такой оставлять человеку тайга.
Теперь кричат все рабочие. Мозгалевский садится в свою лодку и отчаливает. Рабочие погудели и пошли вслед за ним. Последней двинулась лодка Походилова с Матросом.
Теперь окружают нас сопки. То густо поросшие лесом, то голые. Похожие на недостриженную голову: одна сторона безволосая, другая — взъерошенная. Во время обеда с противоположного берега налетели утки, сначала две, потом еще три. Они были так близко, что один из рабочих даже бросил в них камнем. Я побежал за ружьем, но, пока бегал, они, конечно, улетели. Тут же еще две появились. Одна секунда, и мушка жадно припала к цели, отвод немного вперед, выстрел, и, к всеобщему удивлению, утка, кувыркнувшись в воздухе, падает на отлете на землю. Собака проводника бросается, за ней бегут рабочие, что помоложе, бегу я, перезаряжая на ходу ружье. В кустах, наступив лапой на утку, стоит собака. Только вернулся к костру, как из-за леса вылетела еще одна. Выстрел. Перевернувшись два раза в воздухе, она стремительно падает в Амгунь. Взмахивает крыльями, но подняться не может, плывет на другой берег. Собака бросается за ней, но утка ныряет и всплывает далеко впереди. Собака возвращается обратно. Эти два выстрела принесли мне славу меткого охотника. Вечером на стоянке я подбил еще и рябчика.
Всю ночь шел дождь и только к утру перестал. Намокшая за день одежда не просохла, и теперь ее, холодную и мокрую, приходится натягивать на разомлевшее во сне тело. Смены нет. Две пары брюк сопрели и развалились окончательно. Вода и солнце сделали свое дело.
Пасмурно и холодно. Но холод сразу же исчезает в пути, а пасмурность еще больше сгущается. По Амгуни теперь потянулись длинные косы. На одном берегу обрыв, на другом — коса. Так и чередуются. Сопки тянутся беспрерывно по правому берегу. Опять авария. Лопнула веревка, на которой тащили лодку Иванова — кухаркиного мужа. Она наскочила на лодку Маши, сама отделалась благополучно, а Машина перевернулась. Из-за этого раньше времени встали на ночлег.
Вечер тихий, и оттого, что он тих, мошка особенно свирепа. Ее много еще и потому, что бивак вблизи кустарников. Ходим и беспрерывно отмахиваемся от гнуса, лезем к костру и плачем от едкого дыма. Никто не заметил, как к берегу пристал бат. Вышли двое — эвенк и Сараф. Они спустились из Темги, едут за радистом. Отряд К. В. находится в Темге. Бат — единственное мощное средство передвижения. Они ехали вверх со скоростью двадцать пять — тридцать километров в день, а мы на своих черепахах — еле семь-восемь.
Когда стемнело, приехали Неокесарийский, Маша и работяги. Лодка разбилась о завал. Чтобы спасти буровое оборудование, пришлось нырять. «Счастье наше, что дно чистое да вода светлая». Спасли все. «Забавно было, — рассказывает Тоха, — с обсадной трубой, тяжелая, сволочь. Я нырнул, ухватился за нее руками, а вода вертит вокруг нее мое тело, и никак не поднять. Вынырнул, набрал воздуха и опять туда, кое-как поставил на попа, ребята ухватились за верхний конец, выступивший из воды, и вытащили».
— Глубоко там было?
— Мне с ручками.
В это время подошел бригадир.
— Начальник, если не выдадите гречи нам, то ребята сказали, что они ее украдут. Если есть, так всем вместе есть, а если нет, так всяко может быть.
— Сколько у нас гречи? — спросил Мозгалевский.
— Пять килограммов, — ответил Соснин. — Дайте половину.