Мои мысли, парализованные страхом, остановились. Я не понимала, что в двадцать первом веке возможно невозможное, невообразимое. Увидеть Колю, грязного и трясущегося, судорожно дергающегося, с дикими безумными глазами — это было слишком. Первобытный яркий и коварный страх лазейками пробирался внутрь меня, заставляя сжиматься каждый миллиметр тела. Холод страха проникал глубже, дальше в мозг, чтобы добраться до моей сущности и полностью проглотить, сожрать меня без остатка.
Мы поддались панике. После оцепенения, трогая Колю и убеждаясь, что он — реальность, мы выслушали рассказ. Когда наш друг закончил, наступила короткая пауза, а потом мы вчетвером бросились вон, побежали неизвестно куда, спотыкаясь и падая на северный лишайник, поддавшись страху, который, наконец-то завоевав наши тела, привел безумие.
Вещи были забыты в квартире. Еда и оборудование тоже. Обгоняя друг друга, поддерживая Кольку, подталкивая в спину Наденьку, мы бежали. Сколько длился этот безумный забег в никуда, я не могу сказать. Я плохо помню. Знаю одно, что несколько часов спустя, они нашли наши тела и забрали с собой в лабиринт подземного бункера.
Порой память возвращается отрывками и показывает мне, что произошло. И я вижу, как падает Коля, а рядом валится с ног Надя. Мы с Машей поднимаем их, но друзья падают снова и не могут встать. Обессиленные, мы тоже ложимся рядом. Думаю, что когда мы лежали на берегу, забывшись коротким тревожным сном, нас и нашли.
В бункере
Вокруг была густая темнота, чернее самого крепкого кофе. Темнота не позволяла определить ни день, ни час. Она походила на глубокую могилу, где остановилось время. Навсегда. Темные стены уходили вверх, где глаза могли различить кольцо слабого света. Вероятно, это был люк, отверстие, через которое нас сбросили внутрь. Свет не мог проникнуть через слабые щелочки и трепетно мерцал, словно извинялся: «Ребята, это все, что я могу».
Первой очнулась Наденька. Слабым голосом она произнесла:
— Это сон? Мы ведь дома, да?
— Нет, — грубо, как всегда, ответила Маша. — Это жопа. По ходу, мы вляпались. Не могу объяснить во что, но мы действительно крепко попали.
Мы с Колей вскоре тоже открыли глаза. Нас бросили в трубу, напоминающую большую высокую бочку. Труба по размеру была несколько метров в высоту — примерно пять или шесть. Так что шансов выбраться не было. Пол, однако, был земляной, но достаточно плотно утрамбованный. Мы сидели в темноте и, к счастью, не видели запекшиеся давнишние бурые пятна крови, мы, непонятно какие по счету жертвы, четверо ребят, попавших в ад.
Тем временем железный гонг отметил время приема пищи — ужина или завтрака, я не знаю. Скованные цепями люди получали порцию горячей похлебки. Худые лица с блестящими глазами, шаркающие обессиленные ноги, нездорово втянутые животы; иссохшиеся руки прижимали пальцы к горячим алюминиевым чашкам, испытывая редкие моменты радости — люди ели и благодарили бога еще за один день жизни, сомневаясь, что будут жить завтра.
Это было все, что осталось от нашего друга Славика.
Наденька плакала. Сама хрупкая и нежная из нас — одно слово художница, как частенько говорила Маша, — Надя тяжелее всех переносила последние дни нашей неудавшейся поездки. А сейчас совсем расклеилась: она хотела домой к родителям, к своим рисункам. И отказывалась верить в случившееся. Слезы помогали пережить стресс. Она закрылась в себе и перестала бороться. Надя или плакала, или спала, не воспринимая реальность, и грезила наяву, что она уже дома.
Окончив школу, Надя думала, куда поступать. Но в голове было пусто, так как особо ее никуда не тянуло. Папа Нади работал в Российских Железных Дорогах и хотел отправить дочь в университет путей сообщения, чтобы пристроить ее на интересную должность, обеспечив тем самым стабильное Надино будущее, но вышло не так, как планировал папа. Большая охотница до выставок и музеев, однажды Надя увидела экспозицию художников из Йошкар-Олы, привезенную в Екатеринбург. Чего там только не было — это и национальные вышивки, и обереги, и бисер с монетами, картины, написанные акварелью с видами марийских деревень, этнические куклы в забавных костюмах марийцев. И Надя попала — она стала рисовать. И поступила, не смотря на запрет папы, в художественное училище. Тонкая и нежная, как березка, с белыми вьющимися волосами, Наденька сама походила на воздушный оберег, который был с нами, скреплял нашу дружбу и был надежной частью команды.
Каждый день, накормив и уложив Наденьку, мы строили планы и думали, думали, думали. Мы трое были твердо убеждены, что выберемся, что справимся и вытащим нашу подругу из безнадеги и вернемся домой.
Пришел четвертый день заточения. Вместе с его приходом к нам в камеру спустились двое. Люк наверху однажды заскрипел и открылся, ослепляя нас электрическим светом. Внутрь опрокинулся трос, по которому спустились люди. Они напоминали персонажей из «Бегущего человека» Стивена Кинга, хищников из одноименного фильма. Одетые в кожаную одежду, украшенную железными бляхами, с мускулистыми руками и толстыми шеями, люди казались пришельцами из параллельного мира — мощные, незыблемые, настоящие.
— Выбирайте следующего. Мясо закончилось, — произнес один.
В ужасе глядя друг на друга, мы замерли, не понимая.
— Думайте пять минут или мы сами выберем, — добавил второй. — Хозяин голоден и приказал нам доставить еду.
— Нельзя злить Хозяина, — произнес второй, — его слово — закон. Он дает нам жизнь.