– Не к добру, не к добру обо мне вспомнили. Донес кто-то о моих записях. Не дадут закончить чаемое и умереть спокойно!

Ката, желая ободрить, сказала:

– А может, сударь, не про тебя это вовсе. Может, гонец доставил приставу некое известие. Вдруг да и хорошее? Что если царь издох?

Вымолвить такое она могла без боязни. Василий Васильевич жаловал государя не больше, чем Авенир, только называл не Антихристом и не Сатаной, а по-латински «имбецилусом».

Но через невеликое время вернулся Терентий, постоявший у пристава под дверью, и оказалось, что царь Петр не помер и что чужой человек здесь по указу, из самого Петербурга. Называется человек «фискал», а что за слово такое, Терентию неведомо.

– Знаю! О том было в «Ведомостях» писано! – испуганно вскричал князь. Он выписывал в Пинегу листы-куранты, где печатают царские повеления и новости со всего света. – Фискалы – это новоучрежденные дьяки, которые сыскивают всякую крамолу и противозаконность! Иди, Терентий, еще слушай!

Когда слуга ушел, Василий Васильевич кинулся к Кате, голос у него прерывался от слезного дрожания.

– Прознал Петр про мои писания, прознал! Весь плод моей жизни отобрать хочет! Как тогда, на следствии! Дай мне Книгу, пойду ее в тайник спрячу, а ты поклянись страшной клятвой, какая только у вас, староверов, есть, что не выдашь!

Где у князя тайник, Ката знала. В подвале одна из топниц, чем зимой дом протапливают, обманная, и в ней, за кирпичом, железный несгораемый ящик, а ключ всегда у хозяина. Каждый вечер, окончивши диктовку, Голицын запирает туда Книгу, а утром достает.

– Не поспеешь ты, сударь, – сказала она, показывая во двор.

Там, от приставова крыльца, шел черный фискал, быстро выбрасывая длинные ноги. А у Василия Васильевича шаг медленный, подагрический.

– Тогда на себе спрячь! – велел князь. – И сама спрячься. Богом молю, не отдавай Книгу! Сохрани! Не для себя прошу, для потомства! Поклянись!

– Ладно, чего клясться-то, и так не отдам, – буркнула Ката, сунула невеликую ношу за пазуху, огляделась – куда бы спрятаться? – да попросту залезла на холодную по майскому времени голландскую комнатную печь, затаилась там по-за дымоходом. Сверху, из закута, было и видно, и слышно.

Звеня шпорами, вошел давешний всадник. Князь очень похоже обозвал его «вороном». Меж косм перруки торчал горбатый птичий нос, лицо тоже было тощее, костистое. Глаза, правда, не круглые, а щелями. Именно так Ката себе в детстве представляла антихристовых слуг, когда о них, гонителях отеческой веры, сказывал «кормщик».

– Я к твоей княжеской милости из Санкт-Петербурга по государеву делу. Имя мое Мартын Ванейкин, чин – фискал, – невежливо, без поздорований и величаний начал вошедший. Речь у него была резкая, непривычного уху звучания, будто не совсем русская.

– По какому же делу воспонадобился я его царскому величеству? – спросил Голицын, гордо распрямляясь, но сверху было видно, что сложенные за спиною руки дрожат.

– Государю ты сам, старый валенок, низачем не надобен, и к тебе никакого дела у меня нет, – ответил фискал Ванейкин, – а нужна мне девка-переписчица, что тут живет. Веди меня к ней без отговорок и запирательств.

От неожиданности и от испуга Ката дернулась – гулко стукнулась затылком о притолоку. Князь-то оказался в своем опасении прав! Им Книга нужна! И знают, у кого ее искать, донес кто-то! Уж не Терентий ли, мастер подслушивать?

– В уме ли ты, смерд?! – тонким голосом закричал Василий Васильевич. – Ты как со мной говоришь?! Какой я тебе валенок? Я бывый державы правитель! Меня сам Ромодановский на допросе именем-отчеством называл!

Но черный человек смотрел не на князя, а на голландскую печь – прямо Кате в глаза.