— Повелитель! — до сознания Бату еле слышно пробился голос его нукера. — Заслон проломлен, срочно уходим!
Задумчиво — потрясённый происходящим Бату — хан, словно человек пребывающий в каталитическом ступоре, не шевельнул ни одним мускулом. Верные тургауды, позабыв правила вежества проявляемые к чингисидам, грубо схватили коня джихангира за уздцы, развернув спиной к урусам и всей толпой резво поскакали на восток, поднимая копытами грязно — пепельный, местами кровавый снег.
Чтобы развить успех и окончательно добить монголов, короткого зимнего светового дня нам не хватило. Потому, выйдя к новому монгольскому стану у Боголюбово, мной было принято оппортунистское решение — продолжить утихший с наступлением ночи бой. Рати, в своё время, тренировались вести наступательные действия ночью, но реального боевого опыта приобрести, ещё не успели. Однако же монголов требовалось, во что бы то ни стало дожимать! Ведь малость обученному пехотинцу всяко удобней действовать ночью, к тому же имея на своей службе прожектора, нежели плохо подготовленному к этому и вдобавок деморализованному поражениями минувшего дня всаднику. Во всяком случае, я так думал, отдавая приказ на ночную атаку нового монгольского стана.
Как только большая часть монгольского лагеря забылась тяжким сном, началось наше «светопреставление»… Монгольский лагерь заполыхал вместе со снегом, ночью стало светло как днём. Крепостные арбалеты непрерывно вели обстрел глиняными сосудами с «греческим огнём», точнее говоря продуктами перегонки угля и дерева. Этот огонь не только освещал, но в значительной мере прокладывал путь — поджаривая сбившихся в кучи монголов. Повсюду с диким ржанием метались зажжёнными живыми факелами кони, монголы с подожжённой одеждой судорожно зарывались в снег. А русские рати, освещаемые неровным горящим светом, не обращая внимания на разверзшийся вокруг ад, продолжали двигаться вперёд, твёрдой поступью и при полном молчании.
Упряжки лошадей тянули 12–футовые орудия. По команде пушки выезжали вперёд, развернувшись и сняв зарядные передки, они тут же разрождались страшными грохотами залпов, заглушая крики заживо сгорающих степняков. Пламя, вырывающееся из жерл пушек, разрезало своими световыми вспышками и так изрядно освещаемую пожарами ночную тьму.
Вместе с лагерем заполыхали те немногие обозы, что удалось монголам эвакуировать. Пришлось ядрами пробивать проходы, разнося в щепы составленные вместе телеги и возки. В образующиеся проломы и пустоты тут же устремлялись плотно сбитые батальоны. Монголы не просто отхлынули от линий своих полевых укреплений, они в страхе беспорядочно побежали из лагеря.
Утомлённые холодом, голодом, бессонными ночами, пережившие ужасы сегодняшнего дневного избиения они перестали не то что верить, а даже элементарно слушаться своих командиров. Как в таких случаях и бывает, на поверхность во «всей красе» всплыли животные инстинкты. У всех осталось одно лишь желание — сбежать, куда подальше из этого снежно — пламенного русского ада.
И они бежали, кто, оседлав коней, кто на своих двоих. Их лошади давили друг друга, опрокидывались в занесённых снегом рвах. К всеобщему «веселью» подключились даже, казалось бы, меланхоличные верблюды, с диким рёвом носящиеся по объятому пламенем становищу. Некоторые из двуногих ещё пытались отстреливаться, но большинство просто бежало. Ими двигало одно лишь желание — подальше уйти от до боли знакомых раскатов орудий, тресков выстрелов и всепожирающего нетушимого пламени тщадящих пожаров. Эта главенствующая масса паникёров, как водоворот, сминала и увлекала за собой немногие части сохранявшие ещё дисциплину.
По огромному, горящему монгольскому лагерю русские рати продвигались крайне медленно, боясь вырваться сильно вперёд, чтобы из — за этого ненароком не попасть под раздачу то и дело громыхающих по — соседству орудий. Стремительному продвижению мешали также разбросанные повсюду шатры и обозные средства передвижения, перманентно преграждающие путь атакующим колоннам. Ну и, конечно, метавшиеся повсюду пешие и конные монголы, волей — неволей нанизывающие свои тела на пики и бердыши, тоже заметно притормаживали наши войска.
С противоположной стороны монгольского лагеря, ратьеры, покинув перекрывавшие реку блокгаузы, также не бездействовали. По проложенным взрывами коридорам в монгольский стан устремилась конница. Сея среди монголов небывалую панику и сминая все заслоны. Никто сейчас в мире не мог выдержать атаку конного ратьерского строя, где каждый всадник вооружён несколькими крупнокалиберными пистолями, выстрелы из которых обладали таким останавливающим эффектом, что заставляли кувыркаться через спину даже мчащуюся во весь опор тяжёлую рыцарскую конницу, куда там до ней основной массе монголов с их лёгкими низкорослыми лошадками.
В прорыв устремилась и конная артиллерия. Очень скоро орудийная пальба разразилась в самом центре горящего со всех сторон монгольского лагеря. Это было через чур, даже для много чего повидавших монголов. Разрезанные неживую тумен потерял всякое управление. Подняв нечеловеческий рёв, рвя узду и настёгивая своих коней, всадники понеслись в сторону леса. Косматые лошадёнки, голодные, одновременно обожжённые и замёрзшие, израненные стрелами, были напуганы происходящим не менее своих наездников. Эту беспорядочно удирающую конно — людскую массу совсем не требовалось как — то понукать. Попав в общий поток, лошади сжимали друг друга со всех сторон и бежали прочь от полыхающего лагеря и грохочущей артиллерии.
Сквозь разрывающие густую тьму всполохов рыжего пламени было видно, как у границы густых владимирских лесов возник грандиозный завал. Трепыхающиеся тела лошадей смешивались вместе с издававшими предсмертные вопли монголами. Лесная чащоба действовала на плотную, обезумевшую от страха конную лаву словно сито — пропуская дальше вперёд сотни, но останавливая в частоколе живой изгороди тысячи. Да ещё вовремя подсуетилась наша артиллерия, перенесшая огонь на такую заманчивую мишень. Как следствие — несколько сотен насмерть сдавленных у линии леса, а с другой стороны завала — больше тысячи хорошо нашпигованных картечью искорёженных тел. И как окончательный итог — изначально семидесятитысячный монгольский ударный корпус фактически прекратил своё существование!
Глава 7
Во время ночного боя я со своим эскадроном располагался непосредственно за атакующими врага ратями первой линии. Цельная картина этого сражения представлялась мне весьма умозрительной, собиралась отдельными пазлами, только по донесениям вестовых. Но и они зачастую страдали некой сумбурностью. Собственными глазами о творящемся вокруг я мог судить лишь по отсветам пожаров, носящимся по местности световым пятнам прожекторов, по вспышкам грохочущих впереди орудий, по огромным кучам переплетённых мёртвых тел захватчиков об которых иногда спотыкались наши кони. В ночной темени атакующие рати просто исчезали из вида, смешиваясь и невольно прячась за разбитым обозным хозяйством неприятеля. А потом до меня доносились лишь раскатистые звуки выстрелов, да истошные вопли умирающих от русского оружия монголов.
Всё моё окружение напряжённо вслушивалось в звуки боя. Вдруг на фланге часто затрещали тетивы фанерных луков и арбалетов, а из тьмы, прямо на нас вырвалась озверелая от страха и крови толпа монгольских всадников, издававших дикие крики. Зарядами картечи по ним сразу грохнули две полевые пушки, бывшие в полном распоряжении моей ставки. Одновременно с выстрелами орудий сотня телохранителей уплотнила свой охранный ордер, дополнительно прикрыв меня щитами. Тут же часто защёлкали выстрелы пистолей. Налетевшая на нас монгольская туча колыхнулась, уронив в чёрный от крови, при лунном свете, снег, град из нафаршированных железом тел и не приняв бой, обогнула преграду, разделившись на два рукава. Преследовать беглецов мы не стали, так существовал риск нарваться на «дружеский огонь» идущей следом второй линии ратей. И действительно, через несколько минут мы услышали за своими спинами частую пальбу, перемешанную с надрывным визжанием и криками боли. Не успели стихнуть эти рвущие нервы вопли, как к нам прискакали испуганные вестовые, с целью узнать всё ли в порядке с них государём.
Вот так примерно для меня и прошла эта одна из самых длинных ночей в моей жизни. Потеряв большую часть нитей управления сражением, я пребывал в неопределённости до самого утра. Картина ночного боя окончательно прояснилась лишь с рассветом. Монголы бежали! Бросив свой лагерь, все свои обозы и припасы, всё награбленное добро и даже табуны заводных коней!
Но, самое главное, мы победили! Жалкие, разгромленные, остатки ордынцев бежали налегке. Это и немудрено, если ты вздумал прорываться через лес. А несколько сотен степняков и вовсе безлошадными скитались по окрестным лесам, пока не перемёрзли.
Те из неприятелей, кто пережил этот ночной бой и сумел по лесу обойти устроенные ратьерами речные блокгаузы встретили наступившее утро на Клязьменском речном льду. Непобедимая до сели Орда превратилось в жалкое стадо плохо управляемых пастухов, напрочь лишённых воинского духа. Да и пытались как — то управлять отступающими, вовсе не львы, а насмерть перепуганные бараны. Ряды чингизидов, темников и нойонов оказались серьёзно прорежены. После ночного боя к числу монгольских царевичей павших ещё под Владимиром добавились Хайду и Шейбани.
Хоть Батый и остался жив, но думается, отношения у него с другими чингисидами сильно усложнятся. Ведь именно он возглавил этот поход, закончившейся для ордынцев полной катастрофой, и теперь, по идеи, если он всё же останется жив, а путь до степей не близок и полон опасностей, то именно глава этого похода должен будет держать ответ перед Угедеем — великим ханом Монгольской империи. И в Каракоруме, по головке за этот провал, Саин — хана, уж точно не погладят. И отсюда проглядывается неплохая такая перспектива обособления улуса Джучи, как и было в истории моего Мира, но намного раньше по срокам. Хватит ли ресурсов этого улуса, включающего в себя Западную Сибирь, Заволжскую степь и мусульманский Хорезм, для гипотетического военного противостояния остальной части Монгольской империи, конечно, вопрос. Да и будет ли это противостояние — можно только гадать. Вслед за историей Европы и Азиатская история не удержалась в привычном мне русле, резко свернув с проторенного пути.
А сейчас, на месте полностью разрушенного и сгоревшего до тла последнего по счёту монгольского лагеря среди скоплений исковерканных и обгоревших трупов, царила особая тишина. Больше не раздавалась пальба, не звенело и не скрежетало оружие, не доносились дикие крики заживо сжигаемых, слышались лишь негромкие разговоры, да стоны раненных укладываемых на сани.