Джен бросает на нее острый взгляд, затем режет омлет.

– Мы живем на одном конце Лейксайд-Вью, а Эстер и Мэл – на другом. Как-то утром я заметила, что Эстер наблюдает за мной из сада. Я вызвала такси и сделала вид, что уехала в город, но сказала водителю, чтобы он проехал круг и высадил меня в тоннеле на другой стороне. Не поверишь, кого я с ней видела. – Джен улыбается, показывая идеальные острые зубы хищницы.

– И кого же? – спрашивает Алиса, продолжая отыгрывать заинтересованность.

– Фила! Он приезжает к ней на такси и звонит в дверь. Эстер его впускает, а часа через два он отчаливает.

Энджи неодобрительно цокает языком. Алиса выглядит так, будто не все понимает.

– Да чего ты тормозишь? – спрашивает у нее Джен. – Никто об этом пока не знает, кроме меня, – значит, у нас в руках рычаг воздействия! – Она нанизывает на вилку капусту-брокколи и стачивает зеленый стебелек зубами до основания. – Для того, чем Эстер с Филом занимаются, есть термин – прелюбодеяние. Обычно отрицательная оценка не следует, пока никто не в курсе. Но если вдруг эта тема всплывает…

– Понятно, – морщится Энджи. – И?..

– Мы не входим в третью когорту, а Эстер, Мэл и Фил – входят. Если мы настучим на них, они потеряют уйму очков рейтинга!

– Ой, девочки, что-то мне нехорошо, – говорю я, откладывая нож и отодвигаясь от стола. – Нужно воздушком свежим дыхнуть.

– Я что-то не то сказала? – небрежно и как бы между делом спрашивает Джен.

Лучше я солгу ей максимально невозмутимо. Не питаю иллюзий насчет всех своих прежних попыток так делать, но, проведя чересчур много времени с Джен, я экстерном осваиваю завиральные науки.

– Нет-нет, не в тебе дело. По-моему, я съела что-то не то, – извиняюсь я, вставая.

Я стараюсь не выделяться, не обижать Джен и прочих, не выглядеть эксцентрично на публике – но есть пределы тому, с чем готова мириться. Стать безгласной участницей шантажистского заговора – это перебор. Завтра-послезавтра придется снова как ни в чем не бывало улыбаться этим ведьмам, но сейчас я хочу побыть одна. Выхожу на улицу, где дует легкий ветерок, иду до конца квартала и перебегаю дорогу. Машин очень мало, и их никто из нас, настоящих людей, не водит – это слишком опасно. Неписи же настроены таким образом, чтобы уступать пешеходам дорогу. Вскоре я оказываюсь в парке.

Парк в данном случае – это наполовину приспособленный под городскую среду биом. Трава аккуратно подстрижена, большие лиственные растения ухожены, небольшой ручеек укрощен и пересечен многочисленными пешеходными мостиками. Большое преимущество парка в том, что в это время дня он почти пуст – за исключением неписи-садовника и пары женушек, которым нечем себя занять. Я шагаю по каменной дорожке, ведущей с окраины квартала в центре города к небольшой роще на берегу озера, где можно кататься на лодках.

Я мало-помалу успокаиваюсь – тем сильнее, чем ближе берег озера. Среда усердно имитирует солнечный день с небольшой облачностью и ленивым бризом, лишь в порывах набирающим скорость, достаточную для того, чтобы охладить мою кожу через костюм. Если не зацикливаться на непрестанном машинном щебетании миниатюрных тероподов, живущих в древесных кронах, здесь довольно мирно. Почти получается забыть кипучую неприязнь, которую по отношению к себе успешно культивирует Джен. Как ни стараюсь, не могу соотнести эту даму с собой или даже поставить себя на место остальных женщин в ее окружении; будто они не понимают, что можно уходить от правил системы, занижая ценность выписываемых ею штрафов и поощрений. Все бессознательно решили принять установку по части гендерного разделения и не будут довольны, если остальные не подчинятся и не начнут соревноваться за те же награды. Придерживались ли настоящие женщины темных веков этих же правил? Если да, то мне повезло – они были жертвами генетической дифференциации и устоявшегося уклада, а мне тут всего три года чалиться.

Быть женой – дело одинокое. Сэм и я ведем в значительной степени независимые жизни. Он идет на работу утром, и я вижу его только по вечерам, когда он устал, или в воскресенье. По воскресеньям мы ходим в церковь, связанные общим страхом попасться на каком-то просчете, а потом вместе идем домой и пытаемся напомнить друг другу, что подстилки, рабски гоняющиеся за каждым полунамеком на правильное поведение, который бросает Фиоре, – не самые умные-разумные люди. Временами бывает тяжело.

Жаль, что Сэм – мужчина, и обидно, что внутренняя динамика этого изолированного сообщества возвела между нами искусственный барьер. У меня есть ощущение, что, если бы мы не находились под таким сильным внешним давлением, он мог бы мне понравиться.

А еще есть Касс, которая была в церкви прошлым воскресеньем.

Мы живем в маленьком, жестко ограниченном и контролируемом синтетическом мире, и некоторые аспекты его организации делают его искусственность очевидной. Например, у нас нет моды в смысле спонтанного дизайнерского творчества, порождающего волны подражания и обновления. Но креативность – ресурс дефицитный и в лучшие эпохи, а поскольку нас здесь пока еле-еле набирается сотня, все дело в простой нехватке умов. Что у нас есть – так это странно лихорадочная эрзац-индустрия моды, собранная из того, что есть в магазинах. Где-то сохранился каталог стилей темных веков, вероятно составленный по музейным данным, и магазины регулярно меняют ассортимент, вынуждая нас покупать новые вещи, устаревающие каждые несколько циклов. Такова еще одна мера поощрения конформизма: забудете обновить содержимое своего гардероба – станете мишенью для критики. В этом месяце в моде нелепые шляпы с широкими полями и сетчатыми вуалями, которые затемняют лицо. Я худо-бедно могу ужиться со шляпами, хотя мне не нравятся ни поля, ни вуали – они ухудшают обзор, и я постоянно во что-то врезаюсь.

Но что-то я отвлеклась от Касс и от своих надежд и тревог, связанных с ней.