19 ноября инспекция попыталась навести порядок в своей области, подчинив южную ее часть вокруг Ковеля командиру 6-й ландверной бригады, а северную, к северо-западу от Бялы, – командиру 2-го лейб-гусарского полка. Генерал-майор фон Вернер из штаба тыловой инспекции был назначен инспектором частей в районе Бреста. Так называемая заградительная полоса на границе с Украиной была распущена, а торговля с последней разрешена. Тыловым комендатурам было указано, чтобы части стягивались к железным дорогам. 21 ноября началась отправка на Родину, начиная с солдат возрастов 1870/71 гг. За ними должны были следовать уроженцы Эльзас-Лотарингии и левобережья Рейна, а в качестве замены им на территорию инспекции переводились 25-я кавалерийская бригада из состава 2-й кавалерийской дивизии и 7-я ландверная дивизия из Одессы. Первая была размещена в оставленном австрийцами районе Ковеля, вторая – у Брест-Литовска – Кобрина. На должность инспектора частей в районе Ковеля вместо командира 25-й кавалерийской бригады позднее заступил его коллега из Баварской кавалерийской дивизии. Тыловая инспекция справедливо обращала внимание, что 25-я кавалерийская бригада по большей части укомплектована уроженцами левобережья Рейна и поэтому должна быть использована только в случае крайней необходимости. Она считала вполне возможной потерю важного железнодорожного перевалочного пункта в Голобах.
Хотя в начале декабря транспортировка еще продолжалась, различные части заявили, что с 15 декабря больше службу нести не собираются. Без разрешения ушли несколько мелких формирований, некоторое количество обозов попыталось достичь Родины пешим порядком. Прибывшие с Украины транспорты в основном оказались разоружены и ограблены тамошними повстанцами и из-за своего морального состояния уже были непригодны для несения службы. Многие отказывались сходить с поезда, выставляли условия относительно своего назначения и требовали указать точный срок их дальнейшей транспортировки.
Попытка тыловой инспекции прекратить разоружение восставшими украинцами осталась безуспешной из-за отказа украинских отрядов подчиниться этому требованию. Указание штаба группы армий – вооружить заново транспорты и присоединить к 7-й ландверной дивизии – выполнить, как правило, было невозможно. Поскольку тем самым замедлилась отправка тыловых частей, настроение их в начале декабря ухудшилось еще больше. Некоторые части, особенно с польским элементом, вполне открыто заявляли, что в поляков стрелять не будут. Они, дескать, уже достаточно долго провоевали и теперь хотят домой, а с оружием или без – им все равно.
С поляками, опасавшимися вторжения украинцев, после неоднократных переговоров с польским правительством и польским Генеральным штабом, 17 декабря в Бяле был заключен договор о постепенном очищении левого берега Буга за исключением предмостной позиции западнее Бреста в 20 км шириной. Но после разрыва отношений между Германией и Польшей все это вновь оказалось под вопросом, а в войсках опять начались волнения. Поляки, со своей стороны, связывали согласие на транспортировку через Люблин с их явным намерением тем самым обзавестись недостающим военным имуществом. Сделка в силу не вступила. Напротив, при реализации соглашения об очищении территории, начавшейся 17 декабря, недисциплинированные германские части часто вступали в конфликты с поляками. И все же удалось вывезти в безопасное место запасы с оставленной территории.
Несмотря на достигнутое улучшение ситуации, обстановка по-прежнему была в высшей степени безрадостной. Группа армий «Киев» 23 декабря приказала, чтобы вывод частей тыловой инспекции был приостановлен до тех пор, пока на перевалочные станции прибывают транспорты с Украины. Распоряжений о том, когда смогут быть отправлены тыловые части, пока не последовало. Этот приказ тыловая инспекция сочла невыполнимым. Если вывод войск не будет продолжен в прежних масштабах, появлялась перспектива их окончательного разложения. Прибывшие транспорты с 7-й ландверной дивизией и 25-й кавалерийской бригадой были преимущественно разоружены и ограблены. Их повторное снабжение обмундированием и бельем представлялось невозможным, ведь запасов более не осталось, а снабжение не действовало. Эти части категорически отказались исполнять приказ о принятии на себя охраны железных дорог. Для веток Брест – Пинск и Брест – Барановичи вообще не оказалось войск в наличии, так как те, что были, вовсе не соглашались отправляться из Бреста на восток.
28 декабря штаб тыловой инспекции переехал в Брест-Литовск. Там с 31 декабря проходила сдача дел штабу 22-го резервного корпуса. Администрация на территории восточнее Буга теперь передавалась украинскому комиссару в Бресте. 2 января 1919 г. штаб тыловой инспекции, последним из тыловых частей, смог отправиться к пункту своей демобилизации в Глац[54]. При сложнейших обстоятельствах они сумели добиться сохранения связи с частями на Украине и обеспечить возможность их вывоза по очень опасному участку магистрали Голобы – Брест-Литовск.
IV. Оставление Украины
В штабе группы армий «Киев», которому подчинялась вся территория южнее линии Брест-Литовск – Пинск – Гомель, имелись особые трудности, связанные с тем, что после ухода генерал-лейтенанта Грёнера[55] (в конце октября) и до последовавшего в конце ноября назначения полковника Нете должность начальника штаба оставалась вакантной. Таким образом, поначалу не оказалось никого, кто мог бы своими профессионализмом и авторитетом заполнить образовавшуюся после ухода начальника штаба брешь. В эти критические дни, после падения 1-го генерал-квартирмейстера, весь груз ответственности и весь объем работ выпал на долю 1-го офицера Генерального штаба[56] майора Яроша. Консультирование штаба группы армий по всем вопросам транспортировки стало обязанностью начальника Центрального железнодорожного управления в Киеве майора Генштаба фон Фельзена. Бесчисленным представителям различных военных, политических и экономических инстанций, налаживанием взаимодействия которых занимался начальник штаба, в этот критический момент явно не хватало единого руководства. Из-за отсутствия начальника штаба существенно контролировать деятельность гетмана и его правительства оказалось значительно сложнее[57].
В оперативном смысле – если так можно выразиться о подчиненном командованию группы армий «Киев» и ее корпусам пространстве восточнее зоны ответственности тыловой инспекции «Буг» – поначалу казалось, что обстановка развивается без осложнений. Все командные инстанции в дни после переворота на Родине доложили, что после извещения об условиях перемирия настроение частей подавленное, но спокойное. Только некоторые из молодых людей после отречения кайзера почувствовали себя не связанными присягой. Для основной массы личного состава желание скорого возвращения домой было единственным всеобщим стремлением. Оно только усилилось из-за отсутствия достоверных известий о том, что же происходит на Родине, и особенно из-за неудовлетворительной работы почтовой службы, вызванной перебоями железнодорожного сообщения через Польшу и неясным положением на магистралях в зоне ответственности тыловой инспекции и на Украине. Попытки всех инстанций ликвидировать эти неполадки были безуспешны, по крайней мере первоначально. Задержка почты и впоследствии оставалась одной из главных причин жалоб военнослужащих.
Но совсем скоро обстановка в большинстве частей изменилась к худшему. Уже 14 ноября в полосе 47-й (саксонской) ландверной дивизии восточнее Гомеля имели место братания между германскими и большевистскими войсками. Части 1-го армейского корпуса[58] отказывались принимать на себя охрану железных дорог, ведущих в Крым через австрийскую зону ответственности.
В последующие дни штабам корпусов пришлось сообщить, что почти все погрузившиеся в составы войска бойкотируют выгрузку для приема на себя охраны железных дорог или для несения гарнизонной службы и требуют продолжения отправки на Родину. Все уговоры начальников и солдатских советов оказались напрасны. Немецкие железнодорожники только усугубили положение своей, зачастую компетентной, критикой всех исходивших свыше распоряжений относительно осуществления транспортировки войск.
Особенно безотрадный пример подавали матросы в гаванях Крыма[59], а кроме того, 1-й батальон 424-го пехотного полка, который вместе с одной батареей 98-го полка полевой артиллерии должен был охранять железные дороги в районе Александровска[60]. Солдаты этого батальона отказались выходить из вагонов и, применяя порой даже ручные гранаты, заставили командование отправить свою часть назад, на прежние квартиры, а затем и на Родину. Попытки задержать батальон по пути провалились. Предпринятое на границе разоружение, судя по всему, не оказало никакого особого впечатления на батальон, личный состав которого из уроженцев Эльзас-Лотарингии объявил себя французами. Тем самым был подан успешный пример самовольной эвакуации на Родину. Ничего удивительного, что за ним последовало множество похожих, пусть и не столь вопиющих случаев. Эти грубые нарушения воинской дисциплины среди личного состава прекратить оказалось невозможно. Не подействовала даже угроза Верховного Главнокомандования, что, согласно распоряжению правительства рейха, любой военнослужащий, самовольно оставивший свой пост, лишается всякого права на довольствие и никаких продовольственных карточек не получит. Войскам, очевидно, было совершенно ясно, что подобные распоряжения в обстановке революции в Германии попросту не могут быть реализованы. И в этом они, к сожалению, были правы.
Роль солдатских советов[61]
В ходе всех этих инцидентов стало очевидно, что солдатские советы не оправдывают возлагавшиеся на них надежды. Войска прислушивались к пожеланиям советов только до тех пор, пока те им поддакивали, и отказывались подчиняться, если советы пытались отстаивать неудобные, совместно выработанные с командованием требования.
Повторявшиеся раз за разом решения и указания солдатских советов, направленные против недисциплинированности, продажи оружия и амуниции населению, самовольной транспортировки и отказа выходить из составов, оставались столь же не услышанными, как и увещевания командующих частями и правительства рейха. Вопреки намерениям высших командных инстанций, по мере усиления посреднической роли солдатских советов влияние командиров и их связь с войсками слабели. Так продолжалось, пока солдатские советы окончательно не взяли на себя командование, оставив офицеров, в лучшем случае, как технических специалистов.
Но и после этого в порядке вещей был выход солдатских советов за рамки полномочий, установленных правительством рейха. Поэтому высшие командные инстанции даже усилили советы посредством распоряжений, обусловленных политическими требованиями момента. Так, Верховное Главнокомандование в своей телеграмме от 30 ноября официально признало советы рабочих и солдатских депутатов «представителями воли народа» и запретило без особого распоряжения арест их членов. Командование должно было докладывать в случае вмешательства отдельных солдатских советов в распоряжения о выводе войск. Можно было предполагать заранее, что таким путем невозможно достичь своевременного выхода из трудного положения.
В связи с этим высказывались мнения, что нельзя будет выступать против красных знамен и знаков различия того же цвета, если они «будут приемлемой формы, или же войскам будет позволено оставить полученные в знак приветствия цветы и тому подобное». Извещение войск на Востоке об этом распоряжении существенно усилило позиции сторонников красного знамени. Очевидно, данная директива предназначалась в первую очередь для проходящих по немецкой территории войск Западного фронта, чего солдатские советы никак не могли предотвратить.
Главнокомандующий на Востоке предостерегал от «неоправданных грубостей» в отношениях с солдатскими советами. Офицеры должны были воздерживаться от какой-либо политической деятельности. При «сходках» оружие могло применяться только в самых крайних случаях.
Особенно вредоносным оказалось поначалу поддержанное командными инстанциями образование Центрального совета, для которого вновь были выделены делегации. Сразу после своего появления он присвоил себе права, которыми изначально не обладал, и выпускал весьма резкие по форме, порой даже противоречивые распоряжения о порядке отдания воинского приветствия, о поддержании режима[62], о назначении офицеров, ведении разведки, дисциплинарных наказаниях, судах, распределении нарядов и т.п. К тому же нередки были и самовольные переговоры с большевиками и местными жителями. Наконец, возник особый порядок субординации, который посредством усиленного использования телефонной и телеграфной связи шел от Берлинского совета рабочих и солдатских депутатов через Центральный совет Восточного фронта (Ковно), Центральный солдатский совет в Киеве, центральные советы при штабах корпусов к солдатским советам отдельных частей, что создавало чудовищное напряжение для всех штабов. Никаких заслуг в деле поддержания порядка в войсках у них не было, хотя солдатские советы подтверждали свои изначально добрые намерения. Так что офицерам в штабах и командирам частей не оставалось ничего другого, как попытаться сберечь войска за счет бесконечного терпения, просьб и разъяснения необходимости принимать неотложные меры для поддержания железнодорожного сообщения.
Большой солдатский совет в Киеве, одобривший поначалу транспортировку войск, играл при этом двойственную роль: участвовал в травле офицеров, планомерно распространяя самые вздорные слухи, что те, бросив войска, собираются действовать самостоятельно; и в то же время подстрекал войска, сообщая им, что возьмет на себя все приготовления к отправке.