Выйдя на свободу, по имеющимся у нас данным Пумпутис завязал, а Григулявичус вернулся к подпольщикам. Выпускал листовки на литовском наречии, пропагандировал в меру сил, возил литературу, будто бы и оружие иной раз. По убийству материал прочел?

– Угу.

– Тогда практически все. Ушел за кордон, сейчас вроде во Франции. Больше тебе в пятом расскажут, или в разведке, они занимаются.

– Негусто в деле – заметил полковник. Что, совсем на этого Юзика ничего не сыскали? Пальцы, свидетели, косвенные какие-то?

– Ты сколько времени прошло, пока труп нашли, помнишь? – огрызнулся розыскник. Что уж смогли. Откуда там пальцы, ну сам рассуди? Прут, которым Никишова ударили, в луже лежал, нож – Плаксина, даже если это наш мальчик резал, все одно потом хозяину финку вернул. С одежды снять наука криминалистика не дошла еще. Свидетель только полковник Гриднин. Косвенный, вот совсем как ты просишь. Потом, будь он боевик, мы бы больше знали. А тут парень крученый, но пропагандист ведь. В газету их писал, на кружках выступал изредка, ну курьер еще. Мое впечатление – случай это. Никишов его допрашивал в тридцать первом, видать встретились ненароком на улице, ну и… вроде как, отомстил.

– Ты Павла Полуэктовича знал? – чуть поразмыслив, спросил Гумилев.

– Нет.

– А я знал. Он человек глубокомысленный был, философского даже склада. Бить сапогами не его стиль, он на допросах психологией брал. Часами бывало, сидел с подследственным, за жизнь разговаривал. Не зря последние годы с агентурой работал.

– Ну и что? Думаешь, если у Юзика без битья обошлось, он жандармов возлюбил? Наоборот, еще может, и досаднее. Да и со шпаной был, могли те настропалить.

– Может и так. А когда его к нам доставляли, в день убийства. Там что?

– Да ничего. Бахметьев опрашивал, из третьего. Молодой, только из кавалерии перевелся, ты его не знаешь скорее всего. Там ведь как? Сообщение прошло, что подпольные соци причастны, сразу облаву сделали. Натащили всех, кто по картотеке проходил, ну и трясли. Нашего хлопца к вечеру привезли, ночью выдернули. Я с Бахметьевым разговаривал, объясняет, что ничего особенного не заметил. Показал тот Юзик, что в столице учиться хочет, как надзор снимут. Дескать, дома все знают, что поднадзорный, потому все одно никуда не возьмут. Все стыкуется, билет с поезда он при себе хранил, ему же отмечаться по возвращении. Вот и считай: явно залетный, перспектива причастности невеликая, здешних, питерских, поинтереснее хватало. Бахметьев еще покрутил его сколько-то, пару раз, говорит, по шее съездил – нуль. Сунул в камеру, утром выпихнули с предписанием уматывать к черту.

– Вот он к черту и умотал.

– Кто ж знать мог?

– Никто – согласился полковник, и поднялся:

– Ладно, Володь, не знаешь ты ничего путного. Пойду я в разведку…

– Не заблудись, главное – напутствовал добрая душа Сиволапов. Целый ведь этаж топать.

Выйдя от старого приятеля, Николай Степанович направился, однако не в Разведчасть, а к Гриднину, рассудив, что общаться с соседями, владея полной информацией, выйдет полезнее.

Встретил его седой полковник у двери, пожав руку проводил к столу, вытащив из стоявшего у стены сейфа две огромных папки, тут же перешел к делу:

– У Сиволапова были?

– Был, материалы изучил.