— Гилберт Гриффин, — вежливо ответил я. — На десять утра.

— Присядьте, — предложила она, кивком указав на ряд пластиковых стульев в холле.

— Благодарю вас. — Я аккуратно опустился на самый краешек стула, точно стеснительная девочка-подросток, и принялся изучать свои старые белые теннисные туфли и черные носки. Брюки из полиэстера, ремень слишком широкий. В этом прикиде, вернее, оболочке, я мог вполне сойти за представителя самого низшего класса.

Труди меж тем продолжила свое занятие: сидела, перебирала бумаги. Время от времени звонил телефон, она снимала трубку и отвечала достаточно вежливо. Через десять минут после моего прибытия — а я, заметьте, не опоздал ни на секунду — в холл из коридора вошла мисс Уилма Дрел и представилась. И на ней тоже была белая униформа, дополненная белыми чулками и белыми туфлями на толстой подошве, причем она страшно громко топала. Что и неудивительно — Уилма оказалась еще толще Труди.

Я встал, весь такой испуганный, и произнес:

— Гилберт Гриффин.

— Уилма Дрел. — Мы обменялись рукопожатиями, просто потому, что так полагалось. Затем она развернулась и пошла прочь, и чулки на толстых ногах терлись один о другой и издавали шуршащий и противный такой звук, слышный даже с приличного расстояния.

Я покорно затрусил за ней, точно щенок. Уже сворачивая за угол, обернулся на Труди — та одарила меня взглядом, преисполненным крайнего неодобрения, даже презрения. Именно в этот момент ее имя окончательно утвердилось на первом месте в моем списке.

И еще я нимало не сомневался: Уилма займет в нем почетное второе место. А может, со временем выйдет и на первое.

Мы вошли в маленькое офисное здание из бетонных блоков, стены выкрашены в скучный серый цвет, дешевый металлический стол, на нем — снимки в дешевых деревянных рамочках. На снимках, сделанных на скорую руку где-нибудь в универсаме «Уолл-март», ее щекастые детишки и измученный муж. Уилма уселась за стол во вращающееся кресло с таким видом, точно управляла необыкновенно важным и процветающим бизнесом. Я пристроился на шатком стуле, который был на добрых двенадцать дюймов ниже своего вращающегося собрата, и смотрел на нее снизу вверх. Она на меня — сверху вниз.

— Вы подали заявление о приеме на работу. — Уилма взяла со стола мое заявление, отправленное по почте неделю назад.

— Да. — Иначе с чего бы я тут оказался?..

— На должность санитара. Вижу, у вас есть опыт работы в домах престарелых.

— Да, совершенно верно. — В заявлении я перечислил три подобных места, причем работу там я оставил без всяких конфликтов и недоразумений. Была и дюжина других заведений, но о них я предпочитал не упоминать. Проверка должна была пройти гладко, но я сильно сомневался, что она вообще состоится. Как правило, наниматели отделывались формальностью — парой звонков. В дома престарелых не стремились попасть воры, совратители малолетних или даже люди с темным прошлым вроде меня.

— Да, нам нужен санитар для работы в ночную смену, с девяти вечера до семи утра, четыре дня в неделю. Вам поручается наблюдение за холлами, проверка пациентов. Ну, в некоторых случаях уход за ними, неспециализированный, конечно.

— Этим, собственно, я всегда и занимался. — Водил их в туалет и ванную, подтирал полы, если они гадили, купал, переодевал, читал им книжки, выслушивал истории из их жизни, писал письма, покупал поздравительные открытки, общался с членами их семей, был судьей в их спорах, выносил горшки, застилал кровати. Дело свое я хорошо знал.

— Вам нравится работать с людьми? — поинтересовалась Уилма. Еще один дурацкий вопрос, который всегда задают работодатели. Точно все люди одинаковы. Впрочем, обычно пациенты — прекрасные люди. И в мой список входили не они, а обслуживающий персонал.

— О да, — кивнул я.

— И вам исполнилось…

— Тридцать четыре, — ответил я. Неужели так сложно подсчитать? Дата рождения указана в заявлении, в анкетных данных, в пунктах под номером три. На самом деле она хотела спросить совсем другое: «Почему тридцатичетырехлетний мужчина выбрал себе такую жалкую карьеру?» Но нанимателям никогда не хватает мужества задать этот вопрос.