– У Вас богатое воображение, Оболонский, совсем как у Вашего батюшки. Зачем мне кого-то убивать из-за каких-то бумаг?

– Потому что игра стоила свеч. Потому что несчастный Алоизий очень хорошо сообразил, обладателем какого сокровища случайно стал. И попытался торговаться. А Вы решили, что торг не уместен. Вы договорились встретиться на ставе и выкупить у старика бумаги. Но вместо себя, естественно, послали двух своих людей. Один просто отобрал бумаги, а второй столкнул Алоизия в озеро, только не подрасчитал и упал сам.

– Это все домыслы, Оболонский. Оба случайно упали в воду и утонули. Причем здесь я?

– С Вашей подачи Гура договорился с тем, кто контролировал водяного того става. Если бы водяной не держал тех несчастных под водой, они оба остались бы живы. Но Вы правы. У меня нет прямых доказательств, что это Ваша вина. Это все догадки.

– Хе, ну Вы и шутник, Оболонский, – хмуро оскалился Менькович, – Если бы Вы не спасли мне только что жизнь…

– Мне плевать на Вас и Вашу жизнь, Менькович. Но Вам придется ответить за смерть каждого, кого Вы приговорили. Вам не сойдет это с рук. Я этого не допущу.

– Тогда лучше было бы позволить Гуре убить нас, – лицо Тадеуша стало презрительным, жестким и мрачным.

– Вас? – Оболонский нарочито внимательно обвел глазами окружавших их людей, не далее как несколько минут назад вытащенных из петли – Из-за одного негодяя убивать два десятка человек, пусть и далеко не невинных? Не слишком ли дорого Вы оцениваете свою жизнь, господин Менькович? Нет, я не собираюсь убивать Вас. Я Вам не судья и тем более не палач. И Ваши притязания на трон Траганы меня не интересуют. Но они очень удобный предлог, чтобы подпортить Вам жизнь. Не правда ли? А потому мне достаточно просто опубликовать те бумаги, которые нашел Алоизий. Думаю, этого будет достаточно.

– Они у Вас? – взвился Тадеуш.

– А почему Вы так всполошились? Разве Ваши сторонники не должны знать, что их любезный «экселянт» на самом деле из рода бастардов и не имеет никакого отношения к Трайгу? Что его претензии на княжеский трон Траганы на самом деле смехотворны и беспочвенны?

– Тадеуш? – возмущенно взвизгнула Милена, – О чем он говорит?

– Графиня, – Менькович умоляюще выставил руки ладонями вперед, – Я все объясню…

– Так это правда? Ты хотел меня опозорить? После всех оскорблений, что я вынесла в твоем вшивом свинарнике? – женщина внезапно остановилась, сорвала с пальца кольцо и швырнула его в Тадеуша, – Свадьбы не будет.

– Графиня Ковальска, – со смешком прошептал на ухо Оболонскому всезнающий Лукич, – За ней стояло пол-Польши. Оля-ля, не повезло экселянту.

Менькович проводил мрачным взглядом потрепанную и оборванную графиню, твердым шагом ушедшую в дом, и повернулся к Константину:

– Умеете Вы наживать себе врагов, Оболонский. У Вас нет тех бумаг. А если что и есть, то просто копии, которые сделал старый дурак на всякий случай. Вам никто не поверит. И я постараюсь сделать так, чтобы Вам вообще никто никогда не верил. Зря Вы со мной связались.

– Может, Вас и не повесят, – приблизившись вплотную к Меньковичу, тихо сказал Оболонский, – Может, Вам и не придется сидеть в темнице. Но в Трагане Вас облает каждая собака. А когда Вы, не стерпев позора, сбежите оттуда, я везде буду поджидать Вас. Я буду рядом. Как сейчас.

Константин по-дружески похлопал по плечу заскрипевшего зубами Тадеуша, легко поднялся по ступеням крыльца, спросил у пробегавшего парнишки, куда и как заперли Гуру, одобрительно кивнул и приостановился у широко распахнутых створок парадных дверей рядом с застывшей в полутьме коридора Миленой. А Менькович остался стоять столбом у начала лестницы. К нему подошел худощавый управляющий и что-то тихо спросил. Менькович не ответил. Даже не шелохнулся. Управляющий спросил громче и резче, схватил его за руку, но ответа опять не получил.

– Признаю, Вы меня знатно развлекли, и трех дней не прошло, – лениво растягивая слова, насмешливо сказала Милена – Вы что-то с ним сделали?

– Надоел он мне своей болтовней.