ГЛАВА 38

В день, когда санаторий МВО попал под артобстрел, я вернулся немного раньше обычного. Все уже были у себя. Гоги Цагарели возился со своими плёнками и фотоаппаратами, я забрался с ногами на пружинную кровать, которая подо мной упруго опустилась, словно говоря: «Война войной, а силу тяжести никто не отменял!», и торопливо переписывал собранные за день материалы из «полевого» блокнота на листы писчей бумаги, которая была на вес золота и которую приходилось с огромным трудом выпрашивать по «нескольку листков» в Совмине и пресс-центре минобороны.

Зашёл знакомый журналист из грузинской газеты спросить, что нового я узнал.

Я отвлёкся от записей, кивнул ему и только собрался ответить, что всё довольно паршиво, как раздались очень сильный удар, словно во двор санатория рухнул метеорит, и взрыв, По внешней стене, ударили гигантской плетью — это в неё врезались камни и комья земли. Пол подпрыгнул, подбросив кровать и пружинная сетка плавно закачала меня. Во рту у меня была сигарета, которую я немедленно выплюнул на пол, словно это могло как-то помочь.

За первым снарядом сразу прилетел второй и так как не имелось никаких оснований считать, что не прилетят третий и четвёртый, мы вскочили и побежали к дверям, затем по коридору до лестницы, по ступеням вниз. В этот момент и прилетел третий снаряд. Лестницу тряхнуло так, что мне показалось, что она сорвалась и падает в бесконечность вместе со всеми, кто по ней бежит.

В подвале находилась помещение связи. Интуиция гнала туда. В этом мы не были одиноки, потому, что перед комнатой толпился народ — журналисты и миссия ООН.

Раздались гулкие шаги и в коридоре показался командир батальона охраны санатория — огромный широколицый офицер с капитанскими погонами, безмятежно голубом берете и такими же голубыми петлицами с эмблемой ВДВ — парашютом между двуми самолётами. Вместо зелёных рубашки и галстука, какие носили военнослужащие сухопутных войскса из-под кителя выглядывал треугольник тельняшки, в полосатости которой было что-то философское.

Комбат шёл неторопливо, но уверенно с чувством собственного достоинства и с подчёркнутым презрением к прилетающим из-за Гумисты снарядам. Он кивнул присутствовавшим. медвежьей походкой, слегка косолапя, как многие люди крупного телосложения, подошёл к двери и вошёл внутрь, закрыв её за собой.

Я немедленно приник ухом к двери и расслышал густой капитанский бас:

«Связисты, немедленно дайти мне Гудаута!»

— Ну, что там? — спросил сзади кто-то из коллег.

— Гудаута требует по связи, — сообщил я и замахал рукой, — Ч-ш-ш! Подожди! — потому что за дверью опять раздался бас капитана:

«Гудаута?! Вы что там охуели совсем! Под обстрелом российский санаторий! Сейчас же прекратите огонь! Повторяю вы хуячите по российскому санаторию! Прекратить огонь! Что? Командир батальона охраны санатория МВО»

— Говорит, что хуячат по санаторию и требует, чтоб прекратили, — эмоционально сообщил я аудитории.

— О-о-о! Знает человек дело, — одобрительно протянул кто-то.

Но ему возразили, — «Э-э-э! Его территорию зацепили, вот и забеспокоился. Когда позавчера ихний самолёт рынок в центре города обстрелял, ему это пополам было! С кем он сейчас разговаривал? Думаешь с абхазами? Сейчас! Это российская артиллерия по Сухуми бьёт, будто сам не понимаешь!».

Через несколько минут комбат вышел из комнаты связи и обратившись к нам сказал: «Можете расходиться, товарищи журналисты. Больше не будут по нам стрелять. Они координаты перепутали и мы случайно оказались в зоне огня».

— Кто они, товариш капитан?

— Гудаута, — ответил комбат и быстрым шагом пошёл по коридору к лестнице.