40

Размеренный рокот заклятия на древнем мертвом языке приводит меня в сознание. Я моргаю, с трудом поднимаю тяжелые веки и вижу над головой низкий сводчатый потолок. В него упираются колонны из крошащегося известняка, на которых вырезаны химеры и искаженные гримасами лица. В свете дюжины черных свечей по стенам пробегают жуткие уродливые тени. На кирпичных стенах грубо намалеваны древние символы и перевернутые пентаграммы вроде той, что я видела на полу оскверненной церкви. Приторный густой запах от плавящегося воска пропитывает воздух, от него у меня болит голова, а в ушах гудит непрерывный зловещий хор.

Я в ужасе оглядываюсь по сторонам. Кажется, я в средневековой крипте, меня положили на мраморную надгробную плиту, плоская поверхность кажется холодной и белой, словно дочиста обглоданная кость. Охотники стоят полукругом в изножье, их головы наклонены, лиц не видно под капюшонами. Каждый из них держит в руках по свече, горячий воск стекает по пальцам, точно густая черная кровь.

Кажется, они полностью поглощены ритуалом, и я пытаюсь было оглядеться в поисках выхода. Однако стоит мне повернуть голову, как на меня в упор смотрит чье-то белое иссохшее лицо с пустыми светлыми глазами. Я с трудом сдерживаю вопль ужаса. Пепельно-бледное лицо все смотрит на меня невидящим взглядом, кожа кажется восковой, сморщенные губы посерели, длинные седые волосы лежат вокруг сморщенных ушей. Проходит мгновение, прежде чем я понимаю, что человек, лежащий на соседнем надгробии, давно мертв…

Меня пронзает леденящий ужас, когда я вижу, что из его рассеченной груди вырвали сердце. Такая страшная смерть ждет и меня – то самое жертвоприношение, о котором предупреждал Феникс; то, что навеки уничтожит мою душу.

Я с горечью понимаю, что изуродованное тело – все, что осталось от Душевидца Габриэля. Танас успел добраться до него первым и провел ритуал, чтобы Габриэль никогда больше не родился заново.

Заклинание внезапно прерывается, и Охотники молча смотрят на меня одинаковыми угольно-черными глазами. Под их жуткими взглядами кровь стынет у меня в жилах – все они похожи на поднятых из могил мертвецов. Лицо и шея одного из них изуродованы красными ветвящимися ожогами, и я узнаю в нем того из злодеев, которого, как я думала, убило ударом молнии.

Каждый из них по очереди гасит свечу, свет понемногу слабеет, и крипта все глубже погружается во тьму.

– Ну что, Дженна, пора гасить и твой Свет! – глумится Дэмиен, искоса глядя на меня и задувая свою свечу.

Нужно бороться до последнего, и я пытаюсь подняться, но Охотники удерживают меня за руки и за ноги и прижимают к могильной плите. Я бьюсь в их руках и вижу во мраке, как Танас подходит ближе. Его лицо не похоже на остроносое, с выдающимися скулами, лицо Верховного жреца, но глаза остались прежними, черные и безжалостные, словно осколки обсидиана.

– Я целую вечность ждал этого мига, – раздается его скрипучий голос. Его губы раздвигаются в подобной заточенному серпу улыбке, и я вздрагиваю, видя перед собой само зло и саму смерть. От его дыхания несет тленом, я задыхаюсь от тошнотворно сладкого гнилостного запаха.

Оставив меня в руках Охотников, он направляется к высеченному в стене подобию алтаря, украшенному изображением божества с кошачьими взглядом и острыми клыками. В его оскаленной пасти горит еще одна черная свеча, горячий воск стекает по высунутому языку и капает в серебряную чашу. Танас преклоняет колени перед алтарем, потом достает нефритовый нож и резким взмахом рассекает себе ладонь. Он сжимает кулак, чтобы кровь стекла в чашу и смешалась в ней с черным воском, и произносит заклятие на древнем языке:

– Рук хак маар фарад ур роухк та обесеш!