Но никто не стремился хотя бы объявить о том, что видел "Ариэль", создавалось впечатление, что стихия просто проглотила судно, забрав и людей, и все их вещи до последней пуговицы в водяную бездну, где они теперь и прибывают.
В это время Мэри и Джейн продолжали ждать своих мужей, они знали, что Перси собирался отчалить еще до шторма, но рассудили, что, поняв, что выходить в море опасно, мужчины подождут окончания бури и только после этого тронутся в обратный путь. Два дня они смотрели на море и надеялись увидеть парус, на третий день Мэри решила сама отправляться в Ливорно, но погода снова испортилась. Меж тем пришло письмо от Хента, в котором тот, обращаясь к Перси, умолял написать, как они добрались до места. С этого момента надежда покинула обеих женщин.
Дальнейшие события Мэри помнила точно в тумане, море выбросило тела двоих членов экипажа "Ариэля". Прибывший на место Трелони опознал Шелли и Уильямса. В карманах Перси находились томик Софокла и открытая и перегнутая пополам книжка Китса, которую он, должно быть, читал перед бурей.
Констебль зафиксировал смерть от утопления, и, по правилам итальянского карантина, тут же на берегу был разложен костер сначала для Уильяма, а на следующий день для Перси. Несчастного юнгу так и не нашли. Извещенные о произошедшем Байрон и Ли Хент успели на похороны друга.
"Ушел еще один человек, относительно которого общество в своей злобе и невежестве грубо заблуждалось, — писал Байрон поэту Томасу Муру. — Теперь, когда уже ничего не поделаешь, оно, быть может, воздаст ему должное". И в этом письме несколько выше: "Вы не можете себе представить необычайное впечатление, производимое погребальным костром на пустынном берегу на фоне гор и моря, и странный вид, который приобрело пламя костра от соли и ладана. Сердце Шелли каким-то чудом уцелело, и Трело-ни, обжигая руки, выхватил его из горсти еще горячего пепла и передал вдове поэта".
Сердце поэта — вот все, что осталось Мэри от бесконечно любимого ею человека, с которым ей даже не довелось проститься. Она просила похоронить его на протестантском кладбище рядом с могилой их сына Уильяма, но кладбище было закрыто для новых захоронений, и сердце Шелли предали земле только 21 января 1823 года. На могильной плите написали cor cordium ("сердце сердец"). С согласия Мэри под этой надписью выбили еще три строки из шекспировской "Бури", которые Шелли любил повторять:
Через неделю яхту обнаружили и даже сумели вытащить на берег, увиденное было необыкновенно и совершенно необъяснимо. Мачта оказалась вырвана из палубы, причем с частью досок. Вообще, во время бури мачты часто ломаются, как ломается дерево под напором сильного ветра, но вот такого, чтобы ветер взял и вырвал мачту, опытные моряки с трудом могут припомнить. Услышав об этом, Мэри упала в обморок.
Глава 21
ВДОВСТВО
Вскоре после смерти Шелли Мэри забрала сына и переехала в Геную к готовым принять ее как свою Хентам. Теперь она должна была собрать все свои силы и жить хотя бы ради сына. Кроме того, оставался архив Шелли, десятки обрывков и невнятных черновиков, разобрать который могла только она. Так как все это писалось буквально на ее глазах.
Про себя саму она могла сказать лишь следующее: "Под моей жизнью подведена черта". Всё кончено, мир уже никогда не станет прежним. Будь она одна, наверное, сложила бы руки и спокойно умерла, но ей нужно было жить хотя бы ради Перси Флоренса, которого теперь она была обязана содержать на собственные средства. Последнее оказалось весьма непросто, учитывая уже и то, что, несмотря на успех "Франкенштейна", Мэри практически не получала авторских отчислений, и их семья жила на то, что присылал им баронет Шелли — отец Перси.
Клэр переехала в Вену к своему брату, свекор не хотел знать Мэри, а Годвин гроша ломаного не выдал с того момента, как она покинула улицу Живодеров, а только и делал, что выжимал деньги из Перси.
Мэри трудилась вместе в Ли Хентом над его новым журналом "Либерал", это было последнее дело, заботящее Шелли в его земной жизни, из-за этого журнала он покинул виллу Коза Нову и в результате погиб. Но работала Мэри не только из-за светлой памяти мужа, а просто ей претила мысль жить в доме Хента из милости. Кроме того, пристроив новые рукописи Шелли в печать, она могла рассчитывать получить с них хоть какие-нибудь деньги. Средств, оставленных мужем, возможно, и хватило бы на переезд в Лондон, где в крайнем случае она могла поселиться у отца, но Мэри старалась по возможности отсрочить это решение, сейчас ей нужно было собраться с силами и взяться за новый роман, дабы жить с литературы.
Но последнее было трудновыполнимо, сравнительно небольшой дом, с массой веселых неугомонных детишек и полнейшая невозможность остаться хотя бы на несколько часов в одиночестве. Мэри не умела писать посреди бедлама, много раз она пыталась взять в руки книгу, без сомнения, чтение могло бы отвлечь ее от горестных дум, но и читать в такой атмосфере было крайне сложно. "Моя фантазия мертва, мой дар иссяк, энергия уснула", — читаем мы в ее дневнике.
Конечно, она знала языки и могла заняться переводами, но, опять же, литературная работа требовала спокойствия, тишины и хотя бы относительного одиночества.
При этом от нее не могло укрыться, что сам Ли Хент как будто бы с трудом выносит ее общество. Наконец, вызвав его на откровенный разговор, Мэри выяснила, что издатель некогда популярного еженедельника "Экзаминер" винит ее в том, что последние дни Шелли были омрачены ее нервными срывами, если бы она не написала Перси, чтобы тот срочно возвращался домой, экипаж переждал бы бурю на берегу и никто не погиб.
В довершение Хент назвал ее дамой с ледяным сердцем, испортившей последние дни жизни великого поэта своей сухостью и черствостью, и предположил, что она совершенно не скорбит по Перси, раз буквально с похорон принялась за работу в журнале. Порядочная вдова рыдала бы сорок дней и никого не желала видеть.
Должно быть, Мэри так сильно старалась держаться, так рьяно взялась за дело, пытаясь собрать хоть сколько-нибудь денег для сына, что окружающие решили, что она совершенно равнодушна к судьбе Шелли.
Мэри была поражена услышанным. "Холодное сердце! Верно ли, что у меня холодное сердце? Бог весть! Но никому не пожелаю ледяной пустыни, которой оно окружено. Что ж, зато слезы горячи…" — писала она в своем дневнике.
Нужно было как можно скорее покинуть "гостеприимное" семейство и каким-то образом жить дальше. Ради сына она решилась унизиться и обратиться за помощью к своему свекру, который ненавидел и не желал признавать ее, помочь в этом вопросе неожиданно вызвался Байрон. Понятно, что, если бы Тимоти Шелли выбросил в мусор письмо своей ненавистной невестки, по сути, простолюдинки, сбившей с пути истинного его сына, он вряд ли сделал бы то же самое с письмом лорда.