Но не следует думать, будто бы Мэри Шелли целиком и полностью образумилась, утратив дух бунтарства. В тайне от всех и, главное, от Тимати Шелли она подготавливала к печати стихи Перси. Разумеется, Мэри страшилась потерять его покровительство, но за годы своего вдовства она уже достаточно окрепла как писатель и в случае чего могла продолжать оплачивать колледж для сына сама, да и дела баронета Шелли нынче были таковы, что он не имел права разбрасываться законными внуками за отсутствием других наследников.
Новую книгу Перси Биши Шелли нельзя было окрестить очередном томиком его стихов. Мэри снабдила тексты мужа своими комментариями и биографическими сюжетами, рассказывая о жизни этого замечательного поэта. При этом она отдавала себе отчет в том, насколько крамольными подчас были эти стихи, но опять же, стихи не проза, нужно иметь особенное восприятие для того, чтобы читать стихи так же, как мы читаем прозаический текст, страницу за страницей, главу за главой. И если книга Годвина, написанная прозой, мало чем отличается от того, как если бы автор явился пред читателем сам и произнес все то же самое, смотря ему в глаза. Со стихами происходит некая метаморфоза, завораживает ритм, запутывают образы, подчас читатель слышит музыку стиха, не отдавая себе отчета в том, о чем, собственно, говорил поэт. Для большинства стихи, как легкие облачка, на которых, конечно, можно увидеть картины, но это иллюзия, а не реальность. Так же, как опера или балет, даже рассказывающие об известных событиях, имеют мало общего с реальностью, так как пропитаны иллюзорностью и рассказаны языком условностей. Говоря более простым языком, массовый читатель, получивший в один день прозаическую книгу об атеизме и поэтическую, пропитанную той же самой идеей, признает более крамольной первую. Проза более конкретна.
Потом издатель предложил убрать из "Королевы Мэб" шестой раздел, в котором было много атеизма. "Я не одобряю атеизм, но не хочу кромсать оригинал", — писала Мэри Хенту, спрашивая его совета. Но после все же была вынуждена согласиться на сокращение.
Интересно, а как бы поступил Перси, будь он теперь жив? Неужели все так же продолжал отстаивать свои прежние идеи, отказываясь резать произведение, написанное в далекой юности? Если бы Перси не утонул тогда, если бы он продолжал жить, скорее всего, теперь его стихи изменились бы, все ведь меняется. Творец, если, конечно, он действительно творец, а не простой ремесленник, не может всю жизнь писать одинаково. Доживи Перси до этого времени, он бы путешествовал, читал, занимался переводами, изучал новые языки — под воздействием всего этого невозможно не измениться, а изменившись, человек уже не станет на сто процентов отстаивать произведения, написанные на заре его жизни, так как уже и сам замечает их несовершенства. В результате издатель убрал посвящение Херриет и первые строки поэмы, и что же, это сразу же вызвало едкую критику друзей Шелли, которые обвиняли в сокращениях Мэри, не желающую, чтобы в книгах ее великого мужа упоминалась его первая жена.
Работа получилась более тяжелой, чем Мэри представляла ее себе вначале. Воспоминания, которые теперь лились через нее, растравляли душу, снова и снова напоминая ей о невосполнимой утрате. В результате Мэри заболела, слабость, жар, частые потери сознания. Снова и снова в комнату к ней заглядывало уставшее ждать плодов ее труда чудовище. Уже несколько лет она думала, что монстр оставил ее, а если и появляется, то только чтобы удостовериться, что в ее жизни все по-прежнему. Теперь же демон сидел возле ее кровати, щупал огромной мозолистой рукой ее мокрый от пота горячий лоб. Должно быть, он тоже опасался, что Мэри утратит рассудок и тогда уже не сможет служить ему. В такие моменты она просила его покончить с ее жизнью, пока она еще в своем уме и не превратилась в пускающую слюни старую дуру.
Болезнь тянулась, то ввергая свою жертву в пучину забытья, то выбрасывая ее на поверхность в поту и слезах, когда кризис миновал и Мэри пошла на поправку, она узнала, что издатель выпустил второе издание "Стихотворений" Шелли, где было напечатано: "По моей просьбе в этом издании воспроизводятся опущенные фрагменты и названия "Королевы Мэб"".
После выхода стихов Шелли с комментариями Мэри Тимоти Шелли не отнял у нее пособия, так что она могла успокоить свою совесть: она не пожертвовала благополучием сына ради памяти его отца. Но тут же на Мэри свалились новые беды: Хогг, который когда-то добивался ее любви, и Трелони, также мечтавший на ней жениться, вдруг начали свой крестовый поход против Мэри, проклиная ее деятельность в прессе и забрасывая их общих друзей письмами "с разоблачениями" преступной деятельности леди Шелли.
Все это было больно и обидно, но Мэри умела держать удар, Перси Флоренс закончил колледж и теперь учился в Кембридже, Мэри готовила к публикации прозу Шелли, все пришлось редактировать, так как издатель просто не принял бы крамольных текстов, надеясь, что когда-нибудь удастся напечатать их полностью.
Глава 23
МЭРИ И ДОБРЫЕ ПОСТУПКИ
Когда Перси Флоренс достиг совершеннолетия, Мэри в первый раз повезла его за границу. А старый Тимати Шелли повысил содержание внука, понимая, что запросы молодого человека отличаются от запросов подростка.
И вот Мэри снова на борту корабля, на море прекрасная погода, и она открыта всему новому, неизведанному, интересному. "Как я ни устала, нужно отметить этот вечер, один из немногих примиряющих, целительных. Лондон угнетает заботами, разочарованиями, недугами, всё вместе так удручает и раздражает меня, что родник блаженных грез во мне почти заглох. Но в такую ночь, как нынешняя, он снова оживает. Морская гладь, ласкающий ветерок, серебряный серпик нового месяца на западной части небосклона. В природе — тихая минута, которая пробуждает мысль о Боге, о полном покое". После этой поездки Мэри написала и опубликовала "Странствие по Германии и Италии". В это путешествие мать и сына сопровождали двое друзей Перси Флоренса по Кембриджу, которых Мэри пригласила, дабы сын не чувствовал себя ущемленным, лишившись общества сверстников.
Подавленность не так уж часто докучала ей во время этой поездки, она вообще легко чувствовала себя с молодежью. Один раз из-за опоздавшего денежного перевода ей пришлось задержаться в Милане, а трое молодых людей поехали вперед. По этому поводу она записала: "Когда я догнала своих юных спутников, миновала Женеву, я очутилась в местах, где жила в былые годы, и узнавала их, проявляя истинные чудеса памяти. Вот мне стали попадаться на глаза места, где я была, когда шагнула прямо в жизнь из детства. Здесь, на берегах Женевского озера, стояла вилла Диодати, а рядом — наше скромное жилище, лепившееся к самой воде. Там были террасы, виноградники, среди которых пролегала верхняя тропинка, была и маленькая бухта, куда причаливала наша лодка. Я могу легко указать и назвать тысячи мелочей, которые тогда были привычны, а потом позабылись, но сейчас встают передо мной вереницей воспоминаний и ассоциаций. Талия, что жила здесь когда-то. Даже малое мое дитя, в котором полагала я тогда надежду грядущих лет, скончалось — ни один из ростков тогдашних моих надежд не развернулся в зрелый цвет; буря, немощь и смерть налетели и сгубили все. Сама еще совсем ребенок, я оказалась в положении умудренной тяжким опытом матроны. Мое дальнейшее существование было всего только бесплотной фантасмагорией, а тени, собравшиеся вокруг этого места, и были истинной реальностью".
Итак, она оказалась там, где когда-то был зачат и начал вызревать замысел главной книги своей жизни "Франкенштейн, или Современный Прометей". Но чудовище не стремилось обнаружить себя, хотя Мэри ощущала его присутствие.
Когда Перси Флоренс окончил университет, они отправились в свое второе совместное путешествие, Мэри хотела свести сына с художественным бомондом Италии, с людьми, которых она знала лично, надеясь, что, возможно, знакомства с незаурядными людьми своего времени пробудят скрытые таланты ее сына. На этот раз Перси Флоренса сопровождал его друг по Тринити-колледжу начинающий писатель Александр Эндрю Нокс, а в Дрездене к их компании присоединился молодой музыкант и композитор Генри Хью Пирсон.
Нокс отличался субтильной внешностью и весьма расстроенным здоровьем, и Мэри по-матерински опекала его, Пирсон представлял собой неуживчивый, но яркий талант — людьми этого типа она хотела бы окружить своего сына. Но как скоро выяснилось, и писатель и музыкант умели интересоваться только собой, всегда и везде выставляя на первый план себя, любимых. Оба гостя относились к Мэри и ее сыну как к публике, которая должна, нет, обязана терпеть все их капризы, радуясь уже тому, что два гения позволяют дышать с ними одним воздухом.
Наконец во Флоренсии Пирсон нашел себе другую компанию, побогаче и попокладистее, и вскоре его примеру последовал юный Нокс, поэтому все с облегчением вздохнули.
В этой истории удивляет не столько желание Мэри опекать всех маленьких и несчастненьких. Поистине, огромного удивления достойно поведение ее дородного, не обремененного излишним интеллектом или замашками гения сына: Перси Флоренс не только ездил по разным городам со своей матерью, везде и всюду выказывая ей уважение, но и терпел ее странности, например приглашение в их компанию других людей, которых она кормила и развлекала на протяжении всего пути. Он не возражал, когда она тратила на этих гостей деньги, которые вполне могли бы пойти на его и только его развлечения. Терпел выкрутасы пришельцев, которых мама держала при себе на том основании, что последние были гении, на которых ему, сыну двух писателей, следует равняться.
Перси Флоренс позволял таскать себя по гостям и литературным салонам, которые ему были не интересны, и запросился домой лишь после того, как узрел в газете фотографию управляемого воздушного шара (дирижабля), который журналисты называли воздушным кораблем. Перси тут же запросился домой, но Мэри еще не была готова прерывать путешествие.
В результате было принято решение, что Флоренс возвращается в Лондон один, в то время как Мэри заедет в Париж и поживет какое-то время у Клэр. Как выяснилось достаточно скоро, это был ошибочный шаг, потому что, когда сначала уехали два "дорогих мальчика" и потом не менее дорогой и нуждающийся в мамином внимании Перси Флоренс, Мэри нашла себе нового питомца — итальянца Гаттески — молодого вертопраха без определенного занятия, но с четкими устремлениями ничего не делать и жить припеваючи. Мэри было сорок восемь, горести и лишения почти лишили ее красоты, но она вдруг влюбилась в удивительного итальянца, то и дело подсовывая ему деньги, делая подарки, так что, когда у нее закончились собственные средства, она, не задумываясь ни о чем, одолжила двести фунтов у сестры, дабы передать их отчаянно нуждающемуся Гаттески.