– Пойдем!

Девочка, которой давно уже надоело сидеть в машине, взяла его за руку, и они не торопясь пошли по дорожке в сторону железнодорожной станции. Виктор говорил, а Леночка внимательно слушала и иногда кивала. Они прекрасно понимали друг друга. Он не ошибся. Конечно же, это именно та девочка! Полина – вдруг всплыло имя, и сердце сжалось от боли. В электричке он посадил девочку на колени, чтобы она могла смотреть в окно. Леночка завороженно глядела, как за стеклом расплываются зеленые пятна деревьев и бегут вслед за ними маленькие домики. Она никогда раньше не каталась в поезде…

После внезапно оборвавшегося звонка Анны Рудавин почувствовал себя совсем плохо. Он набирал номер снова и снова, но она не отвечала. Это выбило его из колеи. Приятное возбуждение, которое Рудавин чувствовал последние дни, моментально испарилось. Подступала паника. Руки дрожали, мысли путались. Нужно было предпринимать хоть что-то, пока Людмила не добралась и до него.

Он подумал, что если кто и перехватил девчонку, так это может быть только один человек – тот, кто помогает Воскресенской. Петр вскочил, опрокинув стул, подхватил портфель и вылетел из своего кабинета. Его слегка познабливало, но действовать нужно было немедленно. Если ее помощник сейчас в доме Насти, то она осталась одна… Одна! Беззащитная калека в большом пригородном доме. Он обязательно успеет первым…

Рудавин сел за руль и дал отбой тронувшейся было за ним машине охраны. Сам. Он сведет с ней счеты сам. Только отверстие в ее высоком прекрасном челе вернет ему спокойный сон. Он и секунды не станет медлить. Она должна понести наказание за тот омерзительный страх, который он испытывал в последние дни. Петр несся на предельно допустимой скорости. Поворот, еще поворот, прямо… Он не просто ехал к дому, где, по его предположениям, скрывалась Воскресенская. Он словно несся сквозь время, переживая заново все, что испытал на своем веку. Почему-то вспомнилась мать и то, что он не навещал ее уже два года. Вспомнилась их старая, пропахшая жареной рыбой коммуналка с длинными коридорами, освещенными тусклыми маленькими лампами с грязными плафонами. Потом – перила моста, а сразу же следом, без переходов, – первая поездка в Америку.

Петра лихорадило не на шутку. Хотелось прервать воспоминания, но усилием воли он не мог этого сделать, пытался отвлечься, но воспоминания накатывали снова и снова. В какой-то момент он сообразил, что именно так, вероятно, – крупными кусками кинопленки – мелькает прошедшая жизнь перед умирающими. Но ведь он не умирал. И не собирался умирать. Почему же крутится кинопленка? Может, оттого, что красавица Людмила была самой смертельной опасностью, которую он только мог себе представить…

Он приехал быстро, слишком быстро, чтобы успеть взять себя в руки и трезво оценить обстановку. А потому остался в машине, по-прежнему крепко сжимая руль. До дома Воскресенской было рукой подать. Но бросаться туда сразу же он не собирался. Впервые он так отчетливо ощущал страх. Страх парализовал его. И стал нашептывать однообразные речитативы. Могло ведь случиться так – в каждом его слове звучал глубокий подтекст, – что каким-то чудом Анна, эта брезгливая старая дева с выцветшими глазами, сохранила преданность Воскресенской и теперь они подстроили ему ловушку, в которую он прилетел как мотылек на свет лампы. Анна была здесь и видела дом. Кто знает, может быть, она видела и Людмилу, говорила с ней? Может быть, Воскресенская давно нашла способ связаться с ней? Может быть, они заодно с самого начала?

Рудавин постепенно становился пленником этой мысли. Он все понимал, но ничего не мог с собой сделать. Ум работал четко и быстро, а тело было парализовано животным страхом, и сердце колотилось как после километровой пробежки. Сколько времени он просидел так, коченея от собственных мыслей, сказать трудно. Только в какой-то момент он понял – пора. Нужно действовать. Страх не оставлял ему ни выхода, ни выбора. Он окончательно решился выйти из машины, протянул руку к двери, но в этот самый момент мимо него прошли, весело болтая, отец с маленькой дочерью. Сначала он даже не обратил на них внимания. Просто сидел и ждал, когда они отойдут подальше. Он опомнился, только когда мужчина – тот самый весельчак-отец – распахнул по-хозяйски калитку того самого дома. Петр прикрыл глаза рукой и рассмеялся. Какой же он идиот! Вот он – помощник Людмилы. Несмотря на свое состояние, седой затылок мужчины он рассмотрел, а вспомнить лицо не составило труда. С этим помощником он справится быстро. А девочка, должно быть и есть дочка Насти. Замечательно. Он снова был полон энтузиазма и теперь мог только посмеяться над тем, как только что корчился от страха. Петр вышел из машины. Последнюю мысль, промелькнувшую в голове и попытавшуюся сбить его с толку: «Каким же образом юродивый сумел отнять девчонку у Анны»? – он отмел безжалостно и легко…

Стася доехала в маршрутном такси до вокзала. Плохо соображая, что делает, села в первый попавшийся поезд, проехала пять остановок и вышла на незнакомой станции. Перед глазами стоял сплошной туман, она двигалась как лунатик. От станции шла куда глаза глядят, пока что-то не заставило ее остановиться. Туман вдруг рассеялся, все вокруг представилось четким и ясным. Она стояла перед большим розовым домом. Ей казалось, что она уже видела его однажды. Куда же она пришла? Зачем? Ей нужно поскорее в милицию или позвонить отцу, или куда-нибудь еще… Зачем она здесь?

Стася развернулась и быстрым шагом направилась назад, к станции, но вдруг вспомнила: этот дом – из ее видения. И видение это было связано с Даном. Она нашла его точно так же, как когда-то отыскала в большом городе Славу. Все повторяется. Нужно быть осторожней. Нельзя поддаваться…

Она перелезла через невысокий забор и оказалась в зарослях одичавшей малины. Окна в доме были глухо зашторены. Свет не зажигали, хотя на улице стояли сумерки. Стася перебежками пробралась к крыльцу. Подергала дверь – заперто. Тогда она проверила окна на застекленной веранде, и одно из них с тихим скрипом, от которого у Стаси душа ушла в пятки, распахнулось. Она влезла внутрь и прижалась к стене. Ни звука! Может, здесь и нет никого? Может быть то, что дом напоминает дом ее видения, – лишь фантазия матери, сходящей с ума от потери ребенка?

Едва переставляя ноги, Стася двинулась вдоль стены, осторожно открыла дверь и оказалась в маленькой прихожей. Справа от нее была входная дверь, слева – дверь в комнаты. Открыв следующую дверь, она наткнулась на лестницу, ведущую на второй этаж. Влево уходил темный коридор, конца которого Стася не разглядела.

Она поднялась только на одну ступеньку и услышала доносившийся сверху женский голос. То ли причитания, то ли упреки, но что-то невыразимо тревожное было в этом голосе. Женщине никто не отвечал. Может быть, здесь живет старушка, уставшая от одиночества и разговаривающая с собственным котом? Стася прислушалась. Разобрала несколько слов. «Что же ты наделал?» – причитала женщина. «Зачем ты…», «к маме…». Очень вероятно, что именно с котом. Это приободрило Стасю настолько, что она решилась подняться наверх и поговорить с этой женщиной.

Но тут ее слух уловил легкий скрип – кто-то пытался пробраться в дом точно таким же образом, как только что она. Правда, этот кто-то был гораздо осторожнее Стаси, потому что окно лишь коротко взвизгнуло и тут же умолкло. Стася метнулась под лестницу и замерла. Если хозяйка или кто-то другой, тот, чье тяжелое дыхание доносилось с веранды, вздумают включить свет, ее тут же найдут. Дверь, ведущая в комнаты на втором этаже, громко хлопнула, и лестница заскрипела под тяжестью спускающегося человека. Конечно же, это старуха, говорила себе Стася, так медленно и тяжело спускаются по лестнице только очень пожилые люди.

Если бы теперь она решилась предупредить хозяйку о том, что в доме есть кто-то еще, то наверняка только испугала бы ее. Да и неизвестно, кто там, на веранде. Оставалось только ждать, что произойдет в следующую минуту.

Стасе стало дурно то ли от напряжения, то ли оттого, что она почувствовала, что именно должно случиться…

Людмила спускалась по лестнице и проклинала себя за то, что когда-то идея купить двухэтажный дом показалась ей блестящей. Ее нынешние ноги вряд ли были приспособлены дня того, чтобы преодолевать два пролета лестницы по несколько раз в день. В глазах ее стояли слезы. То, что произошло только что наверху, наконец заставило ее принять бесповоротное решение. На нее, должно быть, нашло временное помешательство, когда она решила, что способна действовать через Виктора; она была полной идиоткой, когда надумала тягаться с Петром. Ему стоит только отыскать ее и прислать сюда парочку, да что там парочку – одного надежного паренька с оптической винтовкой… Хотя нет, он не доверит устранить Воскресенскую тому, кто никогда не видел ее в лицо. Чтобы свести с ней счеты, он придет сам. В этом можно не сомневаться.

Нет, ей, им не стоит здесь больше оставаться. После того как Виктор притащил в дом девочку, это стало крайне опасно. Она все твердила «опасно, опасно», пока не перестала кривить душой и не призналась самой себе, что с появлением девочки возникла еще и другая опасность, которая волнует ее (оказывается!) в сто раз больше. Виктор мог все вспомнить! Гибель жены и дочери, вину Людмилы… И тогда она потеряет его снова – теперь уже навсегда. И тогда она останется одна. Совсем одна. «Все, что угодно, только не это!» – бормотала она, двигаясь по темному коридору в свою комнату, где стоял телефон. Нужно было срочно позвонить Стасе и сказать, чтобы не волновалась, не заявляла в милицию, что произошла ошибка, с девочкой все в порядке и она может тотчас же приехать и забрать ее.

Когда Виктор появился с девочкой, Людмила обомлела. Он держал Лену за руку, и на его лице светилась самая счастливая улыбка. А девочка неуверенно смотрела на Людмилу, и с обожанием – на него.

– Ты ошибся, – сказала Людмила, изо всех сил пытаясь сдержать гнев и досаду. – Я просила привести ко мне совсем не эту девочку, а ее маму.