Эпилог

Хорошо помню каждое слово из того телефонного разговора. Я шел по улице, не в силах понять, что происходит, и задавал Айрин одни и те же вопросы, на которые у нее не было ответов. В голове не укладывалось: Эмми с Медвежонком не доехали до ретрита. Ретрит не посылал машину. Уже семьдесят два часа о моих жене и сыне нет известий.

Дальше в памяти сохранились только разрозненные фрагменты.

Помню, я звонил Дорин из поезда, просил не волноваться. Она предложила напоить Коко чаем, уложить в постель и подождать, пока я не приеду. Поезд въехал в тоннель, и на пять минут связь прервалась.

Помню, я лихорадочно, безуспешно набирал номер Эмми. Сначала основной, потом – резервный, который она собиралась спрятать. Оба переходили в режим голосовой почты.

Говорил ли я Айрин, где нахожусь и через сколько времени вернусь в Лондон? По-видимому, все-таки сказал: когда я вышел из поезда на Ливерпуль-стрит, она ждала меня на станции.

Только что звонили из больницы, объявила Айрин. Мама Эмми в порядке, сотрясения мозга нет.

Вот почему она пыталась связаться с Эмми, вот почему позвонила в ретрит: Вирджинию забрала «Скорая». Спускаясь по лестнице клуба «Мейфэр» после дегустации лимитированной коллекции джина, моя теща подвернула ногу, пролетела несколько ступенек и ударилась затылком о мраморный пол лобби. Айрин рассказала мне об этом по дороге в полицейский участок; если честно, я почти ничего не запомнил. Каждый раз, когда на пути возникала дорожная пробка, Айрин что-то говорила таксисту, и мы разворачивались или резко меняли маршрут.

– Полчаса назад мне удалось дозвониться до Джинни, – сообщает Айрин. – Она во всем винит каблуки.

Наконец такси припарковалось рядом с полицейским участком. Пока мы ждали приема, Айрин поведала о мерах, которые планирует предпринять и которые уже предприняла, но ее слова тут же вылетели у меня из головы.

Я непрерывно думал об Эмми и Медвежонке, Медвежонке и Эмми. Их нигде нет. Они пропали.

Я сообщил полиции, что видел машину, в которой уезжала Эмми. Меня попросили описать автомобиль. Синий – таких у «Убера» много. Кажется, «Приус». Сам я не вожу, в машинах не разбираюсь. Запомнил ли я водителя? Особенно не вглядывался. Номер автомобиля не помню. Казалась ли ваша жена расстроенной или озабоченной, когда садилась в машину? Нет, ответил я. Эмми думала, что садится в такси, которое прислал ретрит. Она не могла знать, что кто-то отменил заказ.

Меня спросили, помню ли я, о чем мы говорили перед ее отъездом.

Помню.

Эмми спросила, положил ли я сменную одежду Медвежонка в спортивную сумку, а сумку – в багажник. Я ответил «да». Она спросила, точно ли, а я ответил, что дважды проверил. Отлично, сказала Эмми. После этого она попыталась закрыть дверь, но прищемила полу пальто; ей пришлось открыть дверь и еще раз ее захлопнуть. Когда машина отъезжала, Эмми даже не обернулась.

Тут до меня дошло, что я могу больше никогда не увидеть свою жену, и мое последнее воспоминание о ней – как она возится в машине, пытаясь дотянуться до ремня безопасности.

Полицейские спросили меня о ретрите. Я изложил все, что знал. Они поинтересовались, почему я не поднял тревогу раньше. Пришлось повторить изрядную часть сказанного.

– Значит, вы не удивились, что она не вышла на связь?

– Я не ждал от нее звонка еще два дня.

По статистике, люди, якобы пропавшие без вести, объявляются через сорок восемь часов. Это утверждение повторялось во всех статьях, которые я читал в поезде, пытаясь разобраться, как заполнить заявление о пропаже человека и понять, что в таких ситуациях делает полиция. В целом подобная статистика выглядит оптимистично.