В третьем обувном магазине Дэн явно утомился. Он и раньше каждые пять минут заглядывал в телефон, а теперь стал делать это еще чаще. В его защиту стоит упомянуть, что продавщица неимоверно долго искала на складе туфли нужного размера, а потом у них отказал терминал для оплаты банковской картой…

Коко стояла у витрины с кроссовками, у которых в подошве зажигаются лампочки, когда идешь, бежишь или прыгаешь.

– Красивые, – заметила я.

Она не отреагировала.

– Привет, – сказала я. – Я нашла эту игрушку здесь, неподалеку. Похоже, какая-то девочка потеряла. Случайно, не твоя?

Коко посмотрела на меня, потом на игрушку. Немного подумала.

– Может, и моя.

Грейс души не чаяла в медвежонке, это сразу заметно: сколько раз я его стирала, сколько раз он падал на пол автобуса или в лужу, сколько раз вываливался из корзины велосипеда прямо под колеса… Даже когда Грейс выросла, я клала игрушку ей на постель, если она заезжала ко мне в гости с ночевкой. Мы мечтали, что в один прекрасный день медвежонок перейдет к ее ребенку. Я не планировала этого заранее – по крайней мере, осознанно не планировала, – но, увидев Коко, прижимающую зверька к сердцу, в точности как Грейс, совсем как могла бы прижимать его трехлетняя Эйлса, я поняла: игрушка идеально подходит для моего замысла.

Никто не обратил на нас внимания. Мы с Коко пошли прочь от магазина. Подойдя к эскалатору, я взяла ее на руки. Единственная, кто нас заметил, – пожилая женщина, катящая коляску со спящим младенцем. Она понимающе улыбнулась, я улыбнулась в ответ, и вновь, с гневом и болью от невосполнимой утраты, вспомнила, что мне никогда уже не узнать, каково это – быть бабушкой: присматривать за внучкой, качать ее на качелях, слушать веселый смех, смотреть, как она впервые в жизни отважно съезжает с горки. Все эти радости недоступны – ни мне, ни моей девочке.

Я оставила Коко с игрушкой у книжного магазина, рассудив, что отец рано или поздно ее там найдет.

Изначально план был именно таков: забрать девочку на полчаса-час, уйти с ней куда-нибудь подальше, а потом оставить в безопасном месте. Чтобы они прочувствовали, каково это, когда любимый человек вдруг исчезает. Чтобы испытали весь спектр ощущений – панику, сознание собственной вины, липкий, выворачивающий нутро ужас. Чтобы прошли через то же, что и мы с Грейс.

А потом я передумала.

Пока мы спускались на эскалаторе, Коко расслабилась у меня на руках, положила голову мне на плечо и, теребя пуговицу моего пальто, принялась рассказывать, где она сегодня была и что они с папой купили для подготовки к дню рождения.

– Тебе крупно повезло, – сказала я.

Она не поняла, что я имею в виду. Признаюсь, временами, когда меня одолевали мрачные мысли, я подумывала забрать девочку и не оставлять ее в безопасном месте. Знаю-знаю, раньше я тоже пришла бы в ужас, услышав подобное признание. Мне страшно было бы даже помыслить о таком. Меня бы потрясла моя неспособность вознестись над собственными страданиями и понять, что месть ничего не изменит: боль, причиненная невинному ребенку, не поможет вернуть утраченное и не уменьшит горе. Наверное, я изменилась: после всего случившегося во мне что-то оборвалось, и теперь я другой человек. Помню, давным-давно я обсуждала это с психологом, к которому меня направил семейный врач. Тогда я сказала ему, что не чувствую себя цельной личностью, живым человеком, да и вообще человеком. Как будто от горя во мне образовалась дыра, через которую вытекла часть моей души, и в то же время внутрь попало нечто другое.

Держа Коко на руках, чувствуя биение ее сердца, вдыхая запах детского шампуня – такого же, как у Грейс, – я спросила себя: способна ли я на злодеяние? Могу ли причинить вред невинному ребенку? И тут же выдала беспристрастный ответ: зная, кто мать этой девочки и что она со мной сделала, я готова без малейших колебаний сбросить малышку с эскалатора, перекинуть ее через перила галереи, толкнуть под машину. И единственная причина, почему я оставила Коко целой и невредимой у витрины книжного магазина, заключалась вовсе не в том, что я испугалась, пожалела ее или усомнилась в правильности своего решения.

Просто я задумала нечто гораздо худшее.