Пашка стушевался, разговор смолк. Шли вместе и как-то порознь одновременно. Казалось, это откровение погубит едва начавшееся общение, но сама же Валька спасла ситуацию:

– У меня самой отец – вор. Всю жизнь по лагерям. Где ты сидел?

– Где-то в тайге. Городишко в три улицы. Даже не помню его названия.

– Ну ведь тюрьма нужна, чтоб человек исправился? – робко предложила Вика.

Пашка и Валентина в унисон покачали головами.

– Тюрьма никого не исправляет, – пояснил Павел. – Она карает и наказывает. И выбора у тебя там два: либо сломаться вовсе, либо ожесточиться. Я первые две недели в тюрьме спал с кистенем под подушкой. Это я кусок камня в тряпку завернул.

– Но потом легче стало?

– Да где там. Потом я из консервной банки себе вроде ножа сделал. Прежде чем они поняли, что со мной лучше не связываться, я сломал два пальца, разбил трем носы. Правда, и мне доставалось. В больничке провалялся – два ребра сломали, ну и зуб выбили – куда же без этого.

По аллее дошли до памятника Жданову. От него к многоэтажке ДОССАФ шел проспект Ленина. В обрамлении домов и пирамидальных тополей отсюда было видно море.

Если спускаться вниз, то справа имелся кинотеатр «Победа», слева банк, а ниже его – букинистический магазин. Лефтеров слышал историю, что когда брусчатку проспекта меняли на асфальт, от банка «убежал» дорожный каток, который не поставили на тормоз. К площади у ДОССАФ каток изрядно разогнался и натворил будто немало бед, протаранил трамвай № 4, который шел от Центрального рынка на Приморский бульвар.

На этом двойном свидании все было нелепо: Пашка трещал за двоих, а то и за троих, но Аркадий все больше молчал, словно был посторонним. Он глядел как бы издалека на Вику, пытаясь разглядеть в ней Машу. Они были изрядно похожи, но и различий хватало. Валька шла с Пашкой и даже позволила себя обнять за талию, однако же, нет-нет, да и поглядывала на печального Аркашу.

Чтоб уйти от неловкости, Аркаша рассказал историю про сорвавшийся каток. Рассудив здраво, вся компания пришла к выводу, что это, скорей, выдумка. Ибо таран трамвая вряд ли обошелся бы без жертв, а такое событие помнили бы долго.

Обойдя памятник, вернулись к театру, затем прошли мимо шахматного клуба и спустились к городскому саду, который нависал над Слободкой. Остановились на балкончике, с которого открывался, кажется, самый романтичный вид в городе: на железную дорогу, на залив. Было жарко, и море совсем не освежало. Стоял штиль, и прогретая за день вода теперь отдавала собранное тепло. Где-то у горизонта в мареве виднелся грязно-белый одинокий парус.

– Не надо ждать от жизни ничего хорошего – вот она и не разочарует. Когда-то наступит день, и я уеду отсюда, – сказала Валентина, ни к кому не обращаясь.

– Куда?..

– У меня есть план: за год или два собрать денег, да податься в Москву, поступить в медицинский. Если не получится – устроиться хоть санитаркой в какую-то центральную больницу. Туда всяких привозят. После выйти замуж за какого-то пациента-иностранца – хотя бы за югослава. А Югославия – это почти капстрана.

– А как же я?.. – возмутился Пашка.

– А что ты? Я, друг мой ситцевый, тебя насквозь вижу. Ты же как пришелец – так и ушелец. Нынче здесь – завтра там. На тебя надеяться – себя обмануть.

– Зато со мной весело.

– Да, это так… Только…