Подкатил полковник Казаринов. Хвостищев, стоя в повозке, кричал и свистел кнутом над; лошадиными спинами. Вместо убитой припрягли другую лошадь, такую же рыжую, из поджарых. Хвостищев осадил коней на полном скаку.

- Из дивизии кто-нибудь есть? - спросил полковник.

Пока не видно, - ответил я.

Из открытых дверей церкви, из разбитых окон тянуло кислым, винным запахом гниющей картошки; на деревянных, почерневших от ветра и дождей ступенях было насорено зерном. Неторопливо попрыгивали сытые воробьи, лениво клевали зернышки. Они даже не взлетели, когда из-за угла церкви вышли разведчики Гривастов и Кочетовский, целехонькие и довольные, и с ними капитан с черными усами; кончики давно не стриженных усов уныло свисали книзу.

- Не наш, - тихо отметил Чертыханов. - Похоже, из дивизии…

Я бросился к разведчикам.

- Дорогие мои!.. - Я обнял и поцеловал сначала сержанта Гривастова, потом Кочетовского. Они стояли вытянувшись, несколько смущенные моим порывом; грубый шов на груди, вдоль всей гимнастерки Гривастова, уже в нескольких местах разошелся и в дырки проглядывало тело. - Вы очень помогли всем нам. И себе… И от всех бойцов нашей группы, от всех товарищей ваших - спасибо…

- Служим Советскому Союзу! - глухо, голосом, перехваченным волнением, ответили разведчики. Кочетовский прикрыл свои лихие глаза, дернул четко очерченными хищными ноздрями. У Гривастова вздулись на скулах и затвердели бугры, он, с трудом разжав зубы, промолвил:

- Товарищ лейтенант, посылайте нас на самое трудное… невозможное…

- Пока живы, не подведем, - добавил Кочетовский. Гривастов поднял на меня большие, в мохнатых ресницах, мрачные и в то же время добрые глаза.

- Только не вспоминайте о прежнем… - и провел большим пальцем по шву на гимнастерке, как бы напоминая мне о первой нашей встрече.

Капитан с нестрижеными унылыми усами, обращаясь к полковнику Казаринову, сказал:

- Полковой комиссар Дубровин просит вас пройти к нему.

- Где он?

- Вон в том перелеске. - Усатый капитан усталым взмахом руки показал вдоль улицы; улица, спустившись под уклон к речушке, взбегала за мостиком на гору, к черневшему на горизонте леску.

Три красноармейца с винтовками наперевес вели через мостик группу пленных фашистских солдат. С горы скакали два всадника.

- Комиссар едет сюда сам, - сказал капитан с черными усами и шагнул от повозки навстречу подъезжавшим.

Обогнав группу пленных, всадники подрысили к подводе полковника Казаринова. Я еще издали увидел Сергея Петровича на темно-серой лошади; он держался прямо и крепко, точно влитой в седло. У меня сладко заныло сердце, когда я близко увидел его лицо, его совсем уже серебряные виски, видные из-под фуражки, русые, негустые, тоже тронутые сединой усы и мягкие внимательные глаза, окруженные мелкими усталыми морщинами. Изменился он, наш учитель; не то, чтобы постарел, а стал строже, суровее.

Сергей Петрович легко сошел с коня, бросил повод ординарцу, оправил гимнастерку, - он казался высоким, стройным и властным. «Дзержинский», - не без гордости подумал я о нем. Меня он не узнал, конечно: военная форма и эти два месяца, равные годам, должно быть, сильно изменили меня. Сергей Петрович приблизился к повозке полковника Казаринова.

- Здравствуйте, товарищ полковник! - Сергей Петрович протянул Казаринову руку. - Полковой комиссар Дубровин. - Полковник назвал себя. - Нынче ранены?