– Что ж такое творится в этой стране? – проговорил он.

Он часто проходил мимо этих ребят по торговой улице: те стояли возле фастфудов, курили у входа в парк, смотрели в мир и отвергали его. Майклу всегда хотелось сказать им, чего способен достичь человек, что все мы изначально вписаны в механизмы этого мира, и если эти механизмы не срабатывают для нас как надо, то дело в том, что нам не хватает важнейшего сочетания силы и надежды. Ему хотелось отвесить им пощечину и сказать, что на самом деле мир ничего им не должен, он лишь внушает им эту иллюзию, чтобы отнять у них силу, – и что, ожидая какой-то компенсации, какого-то утешения взамен, они все больше и больше отказываются от этой силы. Да, это несправедливо, но так уж все устроено.

– Я тебя люблю, – сказал он.

Мелисса помедлила, держа руки у пояса. Она разделяла эба на порции, расставляла миски для рагу. Как утешительно было смотреть на нее, подмечать ее самые мелкие жесты и движения, которые словно бы происходили внутри его, были как-то связаны с ним. Несмотря на разочарование и тревогу, один ее вид наполнял его тело неким высшим равновесим.

– И я тебя, – негромко ответила она, не глядя на него.

Они продолжали разговаривать. Мелисса рассказала про машину, про типов с дубинками, про мальчика, которого затащили внутрь и увезли.

– Я говорю серьезно, – произнесла она. – Нам нужно отсюда переехать. Дело не только в этом доме. Весь район такой. Тут небезопасно. Хочу, чтобы дети жили в безопасном месте.

– Ну да, я понимаю, – отозвался он, и ему понравилось, что она говорит «мы» так, словно это «мы» неоспоримо. – Но куда переехать?

– Даже не знаю. Может, в Суссекс? Или в Кент? Куда-нибудь поближе к морю?

– Как, ты хочешь сказать – уехать из Лондона?

Майкл представил картину: их дети играют на пустом пляже в отвратительную погоду, а вдали – масса белых людей.

– Мы могли бы…

– Я не намерен покидать Лондиниум, – твердо сказал Майкл. – Мне нужно жить рядом с цветными людьми.

Знакомое ощущение стянуло Мелиссе кожу на лице, словно ледяная рука зажала ей рот. Зависимость Майкла от цвета кожи была как тюрьма – и не только для него, но и для нее. Она отсекала его от других возможностей, от многих неведомых небес и далеких голубых трав. Он не желал ехать во Францию: его расовый детектор определил, что там высок уровень бытового нацизма. Он не желал ехать в Китай (слишком отсталый), в Австралию (слишком белая). Но как насчет тамошних закатов, гор, каньонов, особого света и прочих красот? Цвет кожи застил для Майкла все прочие цвета. Он задавал сценарий всей его жизни, навязывал Майклу этот сценарий, заставляя подчиняться. А убери этот сценарий – и кем он тогда окажется?

– Лондон – не единственное место в мире, – заметила Мелисса, раскладывая рагу по четырем тарелкам. Затем она добавила в каждую бамии. – Риа и Блейк важнее, чем наши потребности. Главное – что нужно им. Я не хочу, чтобы однажды их убило шальной пулей, когда они просто пойдут в магазин купить зубную пасту.

– Ничего такого с ними не будет, не преувеличивай. Ты прямо как Стефани. Им тоже нужны цветные люди, между прочим. Я не только о себе думаю. Если бы все кидались собирать чемоданы всякий раз, когда что-то такое происходит, тут скоро никого из нас не осталось бы.

– Но они и сами цветные люди. Цвет у них внутри. Он – их часть. Господи, почему мы вообще это обсуждаем? Это же элементарные вещи.

Она протиснулась мимо него с двумя тарелками. Блейк прополз через комнату, от телевизора к Майклу, и попытался встать, держась за его спину. Все то же давнее препятствие, подумала Мелисса. Он не понимает, кто она. И никогда не поймет, потому что они слишком разные существа. Пытаясь взглянуть на мир глазами Майкла, Мелисса не видела его полностью. Только наполовину. Но когда она снова проходила мимо Майкла, чьи плечи, в которые вцепились пухлые пальчики Блейка, занимали почти весь дверной проем, то почувствовала: он – ее дом, место, где она может жить, куда может спрятаться. Ее одновременно тянуло и от него, и к нему.

Между тем он продолжал гнуть свое:

– Я хочу, чтобы мои дети видели вокруг себя черных людей, а не только ощущали свою внутреннюю черноту. – Эти слова – чернота, черные люди, белизна – были примитивными, заразными. Они непременно инфицируют детей, затянут и их в эту тюрьму, в этот недуг, в эту всеподавляющую озабоченность, украдут и у них любовь к каньонам, к особенному свету. – Чем меньше они видят ее вокруг себя, – продолжал Майкл, – тем меньше будут чувствовать ее внутри.