— Ты прочел это — «обладатель громадного состояния», «прославился благотворительностью»?.. — спросил в свою очередь Жерар, забирая у него книгу. И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Это описание в точности подходит для сына моей пациентки, Люсьена Фавра, которого ты видел в клинике. Этот меценат участвовал в финансировании госпиталя Сен-Луи и теперь собирается строить на свои деньги сиротский приют. В помутненном сознании его матери именно он — тот самый живодер, которого она боится. Он убил ее лошадь выстрелом из пистолета. Незадолго до того он нарисовал конный портрет своей дорогой матушки — у него вдобавок ко всему были амбиции художника, — но его учитель живописи посмеялся над его творением. Ну? Ты уже догадываешься?

— Но откуда ты об этом узнал?

— От нее самой.

— Но… ты сказал, что Бланш ничего не захотел слушать… — пробормотал Жан, пытаясь унять охватившее его смятение. Он был совершенно оглушен этими неожиданными сведениями, свалившимися как снег на голову. История с портретом была примечательна. Но Люсьен Фавр, один из наиболее известных парижских богачей… Все это казалось почти невероятным. Однако гипотеза Жерара оживила его самые безумные надежды. Жан чувствовал, что его мозг буквально пылает.

Жерар сделал резкий жест, словно отбрасывая неприятное воспоминание:

— Он меня выслушал. Но в конце концов разговор зашел в тупик. Перед тем как меня выпроводить, Бланш снова вернулся к своей излюбленной теории о вырождении, прогрессирующем из поколения в поколение.

— И что это значит?

— Человек, у которого наличествуют признаки вырождения, может стать великим ученым, великим деятелем искусства, отличным администратором, но неизбежно обнаружит глубокие нарушения морального порядка. Он будет использовать свои выдающиеся способности как на благие цели, так и на удовлетворение своих наиболее порочных склонностей. Обычно в связи с этим вспоминают безумных ученых, особо изощренных преступников или знаменитых проституток. И среди них — лишь ничтожное меньшинство поистине великих людей. Бланш просто упивался всеми этими теориями, пока наконец не вспомнил, о чем идет речь в данный момент. — Жерар слабо улыбнулся. — Тогда он выразил возмущение, что кто-то может подозревать в неблаговидных делах Люсьена Фавра, и в конце концов спросил, упоминала ли вообще Нелли Фавр имя Эдуара Мане. Видимо, он вел к тому, что утверждения моей пациентки, скорее всего, результат душевного расстройства… Мне ничего не оставалось, как убраться подобру-поздорову, — с горечью заключил он.

— Так что, ты не доверяешь мнению Бланша? — сказал Жан. — Но он вроде бы считается светилом…

Жерар вздохнул:

— Конечно, он проделал огромную работу. Но по сравнению с Шарко он просто динозавр. Тот у себя в Сальпетриере открывает просто сказочные возможности по исследованию мозга. Но он считает, что для этого нужно очень внимательно прислушиваться к речам пациентов.

— Даже если это полный бред?

— В основе любого бреда лежит какая-то причина. Скажи, ты мне доверяешь?

Жан обратил на своего друга долгий пристальный взгляд:

— Ты хочешь сказать, что богатый и известный человек, рискуя все потерять, стремится таким образом удовлетворить свои творческие потребности?

Жерар пожал плечами. Сомнения Жана передались ему.

— Как тут быть полностью уверенным? Из того, что сообщила мне его мать, я заподозрил его в причастности к убийству будущего отчима. Здесь все ясно — он не хотел лишиться большей части наследства. Вообще, во всем этом есть некая логика: наследственное вырождение обычно проявляется в высших слоях общества, и творческие стремления свойственны в основном людям из этого круга…

— Тебе нужно прийти к нему с визитом, — внезапно сказал Жан.

Жерар с изумлением взглянул на своего друга.

— Под каким предлогом? — спросил он, явно ошеломленный такой перспективой.