— Куда вы хотите сесть?

Нелли неуверенными шагами направилась к трельяжу, куда Жерар поставил лампу. Одной рукой Жерар взял пациентку под локоть, другой пододвинул стул, на который она села. Свет лампы образовал вокруг ее отражения в зеркале желтоватый ореол. Пламя горело ровно, защищенное стеклянным колпаком. Нелли недоверчиво и даже враждебно смотрела на себя в зеркало. Потом слабым движением руки провела по лбу, виску, щеке. Кажется, она с трудом себя узнавала.

После секундного колебания Жерар взял щетку для волос с перламутровой рукояткой, в его руке казавшуюся игрушечной, и с величайшей осторожностью начал расчесывать волосы Нелли. Он невольно мысленно улыбнулся. Сначала рыбак, теперь парикмахер… Чем только не приходится заниматься… Но, может быть, накапливая день за днем знания о людях разных профессий в разных ситуациях, он, сам того не сознавая, развивал в себе интуицию, которая сейчас и побудила его взяться за щетку? Нелли Фавр не протестовала. Казалось, причесывание ее успокаивает. Несколько слезинок скатилось по ее щекам — Жерар заметил это по ее чуть подсвеченному, почти призрачному отражению в темном зеркале. Он знал, что эти слезы являются прелюдией к успокоению. Он сделал еще несколько движений щеткой, затем отложил ее, пододвинул себе стул и сел слева от пациентки. Теперь он мог видеть в зеркале ее профиль, а чуть повернувшись — почти все лицо.

— Он ведь не приезжал к вам сегодня с визитом, — полувопросительно сказал Жерар, осторожно зондируя почву для предстоящего разговора.

В зеркале он заметил, что Нелли повернула голову, чтобы взглянуть на него, словно желая удостовериться, что он думает о том же, о чем и она.

— Я постараюсь сделать все что в моих силах, чтобы избавить вас от сеанса гидротерапии, но нам нужно поговорить, — сказал он, досадуя на себя за то, что приходится прибегать к такому шантажу.

Шантаж, угроза, грубость, порой лесть… По сути, душевнобольные мало чем отличались от обычных людей. Они были столь же чувствительны к проявлениям разнообразных человеческих чувств. Нужно было лишь подобрать ключ…

— Он был здесь, — вдруг произнесла Нелли едва слышно.

Жерар облегченно вздохнул — она все-таки решилась заговорить.

— В последний раз вы сказали мне, что он убил вашу лошадь, — напомнил он, старательно избегая называть того, о ком шла речь.

Нелли по-прежнему смотрела на него — он видел это в зеркале. Она ничего не сказала, но это могло быть и побуждением для него говорить дальше.

— …поскольку лошадь стала, по его словам, причиной его величайшего унижения. Так вы мне сказали. Что это было за унижение?

По щекам Нелли снова заструились слезы.

— Это все моя вина, — сказала она, всхлипнув.

Этого вполне можно было ожидать: мать пыталась защитить единственного сына. Классический случай. Но Жерар не придавал этому особого значения: однажды встав на путь признаний, Нелли Фавр должна была рассказать обо всем, даже если и возьмет всю вину на себя, освободив от нее сына, которого после смерти мужа воспитывала одна (если, конечно, можно говорить об одиночестве в окружении такого количества домашней прислуги).

Какие и насколько прочные узы создались за это время между матерью и сыном?

В дверь кто-то тихо постучал. Нелли Фавр взглянула на Жерара с испугом и вцепилась в его руку. Из груди ее вырвалось рыдание.

— Это он, доктор я же вам говорила! — прошептала она уже на грани истерики.

Он слегка сжал ее руку успокаивающим жестом и, в последний раз взглянув на ее искаженное отчаянием лицо, направился к двери. Это оказалась мадам Ламбер, которая, изнывая от любопытства, явилась за новостями. Будучи лишь ассистентом доктора Бланша, Жерар не мог позволить себе ее проигнорировать.

— Все хорошо, — быстро проговорил он. — Вы можете идти спать. Мне удалось ее успокоить, она скоро уснет.