Ее суровый тон удивил Жерара — раньше она никогда так не говорила.

— Он не умеет видеть, — добавила она, на сей раз с легкой нотой презрения.

И снова заплакала. Жерар нервно облизнул губы. Итак, причина потери Нелли Фавр рассудка, кажется, становится ясна…

— Это моя вина, — повторила она бесцветным голосом. — Все это из-за меня…

Последняя фраза прозвучала до того мрачно и безнадежно, что Жерар встревожился. Манера произносить эти слова была важнее, чем их смысл. По отражению Нелли он не мог догадаться, смотрит ли она на него или куда-то в пространство.

— Когда умер мой муж, Люсьену было одиннадцать. Я была слишком снисходительна к нему. Излишнее потворство приносит только вред, так ведь?.. Это я побуждала его рисовать. А он так хотел мне понравиться… Еще и из-за этого он наверняка злился на меня… Так же, как из-за моего решения повторно выйти замуж, — продолжала она еще тише и медленнее, словно воспоминания приходили к ней по капле и доставляли огромное мучение. — Он был в такой ярости… Конечно, он ничуть не оплакивал гибель Антонена…

Она едва слышно всхлипнула, и тело ее вновь затряслось в беззвучных рыданиях. Она слишком долго хранила все это в себе, и в эту ночь наконец прорвались все шлюзы. Жерар несколько раз наблюдал такой эффект во время сеансов гипноза, на которых присутствовал во время стажировки у профессора Шарко.

— Мы были так близки, Люсьен и я… Он обращался со мной как с сестрой, причем даже не старшей, а скорее младшей… — добавила она с неожиданным смешком. — Мне бы не следовало, конечно, этого допускать… Но мы были одни…

Жерар откинулся на спинку стула, чтобы его лицо оказалось в тени. Теперь он лучше понимал причины умственного расстройства пациентки, но у него было ощущение, что он слышит такие вещи, которые для него совсем не предназначены, более того, могут навлечь на него неприятности. В конце концов, он был всего лишь начинающим психиатром, а еще недавно — судовым врачом, и легко мог потерять свое нынешнее место. Он все еще зависел от какой-нибудь мадам Ламбер или даже от этого садиста Ренара, который конечно же возненавидел его за собственное унижение и при первом удобном случае постарается от него избавиться. Поэтому большую часть того, что поведает Нелли Фавр, ему придется позабыть.

— Я слишком много для него делала, слишком его опекала, — продолжала она, не догадываясь о той пытке, которую приходится терпеть ее слушателю. Еще одно воспоминание, слишком долго хранимое в тайне?.. — Я должна была отдавать себе в этом отчет еще тогда, но я ничего не замечала… Это тоже было страшным унижением для него. Ни за что на свете он бы мне в этом не признался… Это открылось при первом же его визите в дом терпимости… Я узнала об этом случайно… Этого было достаточно, чтобы заподозрить в нем наличие какого-то… расстройства, — стыдливым тоном сказала она в добавление. — И с тех пор… то есть…

Жерар слегка кашлянул. Он готов был все отдать, чтобы уклониться от пристального, напряженного взгляда пациентки. Пора было положить конец ее откровениям. Он даже не знал, сможет ли передать все это Бланшу.

— Вам лучше лечь спать, иначе завтра вы будете чувствовать себя разбитой, — мягко сказал он.

Кажется, в ее глазах промелькнуло нечто похожее на стыд. Так бывало порой с пациентами после излишней откровенности — как правило, когда они вспоминали те странные выходки, на которые толкала их болезнь. Нелли поднялась следом за Жераром, который одной рукой взял лампу, а другой подхватил пациентку под локоть и довел ее до кровати.

Когда он был уже у порога, Нелли, улегшаяся в постель, нерешительно окликнула его:

— Доктор?..

Он повернулся, и свет лампы, которую он держал в левой руке, упал на его лицо, ослепив Жерара на мгновение.

— Мой сын и мухи не обидит, — прошелестел слабый голос Нелли Фавр из темноты.