Такие моменты разлада чаще всего принимались каждым с готовностью подниматься над прежними цепляниями и страхами, и это пробуждало такую глубокую благодарность и доверие, что редко у кого-либо из нас возникала неуверенность в сущностных намерениях другого. Переживание любви естественным образом и без всяких усилий углублялось.

Хотя мы пишем о достижении мистического единения, мы отнюдь не стремимся мифологизировать отношения, напротив, мы хотим сорвать покров тайны с тех глубин, в которых мы побывали. Мистическое единение возникает, когда двое испытывают благоговение перед тайной и вместе следуют по пути эволюции сознания. Уже на протяжении пятнадцати лет с момента нашей первой встречи мы с вместе, и в наших отношениях присутствует глубокая преданность и любовь, способная перенести суровые испытания, – любовь, с которой не сравнятся никакие чувства, которые мы испытывали прежде.

Даже само наше знакомство, искрящееся полнотой жизни, заключало в себе некую космическую игру, которая влекла наши души в область тайны. В нашу первую ночь произошла удивительная вещь. Мы познакомились за несколько дней до этого, на семинаре, посвященном сознательной жизни / сознательному умиранию, куда Ондреа приехала, поскольку собиралась умирать от рака, и остановились в гостях у одного друга. Погружаясь в сон, мы заметили мотылька, который осветил изображение Махараджи – учителя, созвучного нашей душе, – оно стояло напротив зеркала на комоде у противоположной стены. Мы тут же подметили, что и мотылёк, и Махараджи склонны к фототропизму[3], – их неудержимо влечёт к свету. Через несколько часов нас разбудил какой-то звук: словно большая птица, похожая на орла, била крыльями о мозаичный пол. Было похоже, будто какая-то дикая птица, попавшая в неволю, из последних сил пытается вырваться на свободу. Крылья птицы громко ударяли в темноте по керамическому полу, и мы, чтобы убедиться, что не спим, прикоснулись друг к другу и вдруг услышали сквозь грохот крыльев, что к нам обращается Махараджи: «Только страх может разрушить эти отношения». Несколько минут мы молчаливо прислушивались, а затем снова уснули. Утром мы поделились друг с другом впечатлениями и выяснили, что услышали одинаковое послание – слово в слово – и что наш опыт в точности совпадает. В утреннем свете мы не смогли обнаружить в комнате мотылька, хотя она была закрыта. Мотылёк, возникший буквально на секунду, поведал нам то, что должен был, и исчез. Остальное нам предстояло совершить самостоятельно. С тех пор мы тысячу раз вспоминали это предупреждение, чтобы привнести в ум ясность и заново обрести открытость сердца.

Это был наш первый урок по алхимии отношений. Мы учились трансформировать свои моменты страха, разобщённости и бесчувственности в моменты уверенности, единства и чувствительности. Превращать обыденное в необычайное, преобразовывать привычную печаль и чувство одиночества в неразделимость сердец.

Раньше мы считали, что слова Франклина Рузвельта – «Нет ничего, чего стоило бы бояться, кроме самого страха» – выражают замечательную мысль. Однако затем мы поняли, что нет ничего пугающего даже в страхе. Страх – это лишь очередное «мимолётное впечатление», очередной вагончик в «поезде» нашего мышления. Тогда страх перестал вести к избеганию, а стал напоминать нам о необходимости проявлять бдительность. Нет ничего, ради чего стоило бы отгораживаться от других или охранять своё сердце. Страх напоминал нам: стоит позволить этому чувству проявлять своё естественное непостоянство, не привязываясь к нему и не отвергая его, позволяя ему вливаться в гораздо более обширное пространство – в преданное сердце.

К тому времени, когда мы переехали жить на природу, между нами уже установилась прочная «триангуляция». Наши души приобщались к великой радости гармоничной любви. Такая любовь – любовь двух существ в их совместном бытии, любовь, которая выше всякого «знания».

Отличие двойственного состояния, когда любишь «кого-то», от опыта любви-бытия (единения в сердце Возлюбленного, которое выше разделений) мы на собственном опыте пережили несколько лет тому назад в День благодарения. Я мыл посуду в тот день и, подняв глаза, увидел Ондреа, которая сидела на диване, держа на коленях нашего внука и внучку, которая держала её за правую руку. Рядом с ней сидела, сияя от радости, наша дочь, недавно ставшая матерью. По другую сторону от неё расположились мать и отец Ондреа. А в другом углу комнаты на полу сидели два наших взрослых сына, играя с собаками. Созерцая эту восхитительную семейную сцену, я со вздохом отметил про себя: «Лучше не бывает!» Но уже через секунду, ещё наслаждаясь красотой этого целительного семейного воссоединения, в душе мне пришлось признать, что, хотя на личностном уровне всё выглядело замечательно, мы не были подлинно открыты друг другу. Мы ещё не освободились от глубочайшей ностальгии. В этой ностальгии слышалось: «Да, всё прекрасно. Но что с того!» Люди, которые находились тогда рядом со мной, любили друг друга сильнее всего на свете – и всё-таки сама привязанность к этому поверхностному совершенству мешала им свободно общаться на более глубоком уровне. Я застал прекрасное, почти ослепительное мгновение, однако в нём не было той радости и чувства взаимосвязи, которое возникает в совместном переживании неразделимого единства бытия. Это переживание открывает больше того, чем мы довольствуемся обычно, считая это «любовью». Какой бы восхитительной ни была эта ситуация, как и всякое экстатическое состояние ума, она была хрупкой и сильно зависела от исходных условий. Всего пара слов могла разрушить её. Скорее, здесь встречались умы, чем беспрепятственно общались души. Происходящее глубоко удовлетворяло ум, однако сердцу, которое знало о возможности ещё более глубинной связи, ситуация казалась поверхностной и мимолётной. Тогда я вспомнил слова Будды о том, что даже самые глубокие состояния сосредоточения и безмятежности, которые достигаются в медитации, напоминают тревожное беспокойство в сравнении с невыразимым покоем нашей абсолютной природы.

За последние семь лет мы осознали, что страдаем всякий раз, когда отличаем себя от Возлюбленного, нашей истинной природы. Всё, что тяжелее нашей изначальной лёгкости, оказывается невыносимым.

Совместный путь к целостности возносит отношения на мистическую высоту. Когда наша любовь к конкретному существу расширяется и становится бытием в любви, открываются новые перспективы исцеления и понимания. Процесс исцеления обретает огромную мощь. Надежда переходит в уверенность. Страх – в бесстрашную осознанность. Радость же, которой так не хватает даже самым прекрасным существам, становится привычным состоянием души. Сердце обретает открытость, преодолевая границы опечаленного ума. Над тёмными водами раскрывается прекрасный цветок лотоса.