Это была увертка. На свете осталось не так много еды, которую он мог жевать, не испытывая мучительной боли. Уже давно одно упоминание о еде вызывало раздражение и неотвратимый ужас.

На ее лице мелькнул отблеск прежней улыбки.

— Не верю, что ты и впрямь голоден, Кликит…

Она угадала. Вместе со страхом аппетит, и так нежеланный, сошел на нет.

— Я так голоден, что готов съесть медведя, — соврал он, сжимая за спиной куль, набитый песком.

Женщина отвела глаза.

Он уже хотел было размахнуться, но жрица, оглянувшись, свернула под арку.

Кликит потащился за ней, ощущая странную слабость в коленях. В этом мутном желтоватом свете лицо женщины постарело, а в чертах проглянуло нечто большее, чем возраст.

— Сокровище, настоящее сокровище этого храма, есть то, что вечно, смертоносно и свободно от смертных уз, то, чего многие искали, но мало кто обрел.

— И… и что же это такое?

— Любовь, — ответила она, и ее улыбка, прежде чем он сообразил, почему она улыбается, рассыпалась смехом.

И снова она отвернулась. И снова он вспомнил, что должен занести куль над своей лысеющей головой и обрушить его на затылок жрицы, но она уже спускалась вниз по узким ступеням:

— Следуй за мной.

И снова она была впереди — чуть дальше, чем нужно для удара.

Треножники на ступенях горели зеленым, алым, белым, привычно немигающим огнем. Бесконечный извилистый спуск убаюкивал.

Жрица вошла в галерею, залитую янтарным светом:

— Сюда.

— Любовь… в каком смысле любовь? — спросил Кликит ей в спину.

Когда она оглянулась, Кликит поразился желтизне ее кожи: она и раньше была такой или этот оттенок придавал ей янтарный свет в галерее?

— Не многие способны постичь ее смысл, хотя именно она движет всеми их помыслами. Вечная, неизменная, неколебимая даже перед лицом смерти… — Последнее слово повисло в воздухе, смешавшись с шумом ливня, хлеставшего сквозь рухнувшую крышу.